Салат из вареной печени

Для приготовления салата потребуются: печень говядины – 300 г, три крупные морковки, несколько крупных луковиц, парочка свежих огурчиков, два яйца.
Либо в подсоленную воду, либо в кипяток.

---

я правда стала носить мног овсяких бусиков-браслетов.
То ли город ,то ли коллеги.
Вот щас думаю - проколоь или нет себе уши?

---

собираюсь как раз с первого числа сесть на гречневую диету.
Перед началом измерю параметры
Как раз на недельку.

---

и я в Питере, кстати.

---

bomomo.com/
weavesilk.com/?8

---

Межнациональные литературные контакты как форма взаимообогащения литератур. Проблемы художественного перевода в XX веке.
4. И. Котляревский. Своеобразие украинского варианта "перелицовки" "Энеиды". Элементы бурлеска в украинском варианте текста.
5. Т.Шевченко. Этапы жизни и творчества. Сборник "Кобзарь" (1840). Темы, образы, особенности языка.
6. Т.Шевченко. Судьба русскоязычных повестей. Тематическая направленность (1 -2 повести по выбору).
7. Г.Шевченко. Тема "мести" и "прощения" в поэмах о материнской трагедии "Ведьма", "Наймичка", "Катерина", "Русалка" и др. − по выбору.
8. Т.Шевченко. Социально-демократические тенденции творчества. Бунтарский пафос в творчестве. Общая характеристика стихотворений по выбору.
9. И.Франко. Общая характеристика жизненного и творческого пути. Отражение мировоззрения в поэтическом творчестве. Сборник "Вершины и низины", "Увядшие листья", "Мой Измарагд" − по выбору.
10. И.Франко. Философская направленность поэм "Иван Вишенский", "Смерть Каина", "Моисей" и др. - по выбору.
11. И.Франко. Драмы. Фольклорные традиции и тема "женской неволи" в пьесах "Украденное счастье", "Будка № 27", "Каменная душа" - по выбору.
12. Леся Украинка. Факты биографии. Мировоззрение и направленность лирики. Общая характеристика стихотворений по выбору.
13. Леся Украинка. Драма "Лесная песня". Демонологические существа, особенности славянского фольклора. Образ Мавки и идея бессмертия.
14. Леся Украинка. Интерпретация "классических сюжетов" в драматических поэмах "Изольда Белорукая", "Каменный хозяин", "На поле крови" и др. − по выбору.
15. Марко Вовчок. Двуязычное творчество. Идейно-художественные особенности рассказов из украинского и русского народного быта.
20. Грузинская средневековая литература. Поэма Ш.Руставели "Витязь в тигровой шкуре". Проблематика, система образов, русские переводы.
21. Присоединение Грузии к России. Возникновение русско-грузинских контактов. Образование грузинских колоний в Москве. Первые представители грузинской литературы в России. (Вахтанг VI, С.С.Орбелиани, Д.Гурамишвили и др.).
22. Особенности грузинского романтизма XIX в. Главные представители. Поэзия Г. Орбелиани в переводе Н.Заболоцкого и Н.Бараташвили в переводе Б.Пастернака (по выбору).
23. Литература Грузии второй половины ХГХ века. Влияние русской литературы на формирование демократической тенденции в творчестве "шестидесятников" (И.Чавчавадзе, А.Церетели) (общая характеристика).
24. Творческий путь И.Чавчавадзе. Характер мировоззрения. Проблематика поэзии. Тематика прозы. Философская направленность поэмы "Отшельник".
25. Жизненный и творческий путь народного поэта Грузии Г. Табидзе. Драматизм мироощущения. Образ эпохи. Тема личной трагедии. Русские переводы (общая характеристика стихотворений по выбору).
26. Б. Пастернак и Грузия.
27. О. Мандельштам и Грузия.
28. Н. Заболоцкий − переводчик классической грузинской литературы.
30. Специфика национального грузинского романа (или повести). Ведущие представители (О.Чиладзе, Г. Абашидзе, Н.Думбадзе и др. - по выбору). 31.Современная проза Абхазии (Ф.Искандер "Сандро из Чегема", Ч. Амирэджиби "Дата Туташхиа" и др. − по выбору).
32. Древняя литература Армении (IV-X вв.). Деятельность М.Маштоца, М. Хоренаци, Г. Нарекаци "Книга скорбных песнопений". (Общая характеристика).
33. Поэзия ашугов. Творчество Саят-Новы в переводах В.Брюсова (2-3 стихотворения по выбору).
34. Присоединение Восточной Армении к России. Формирование "восточного" направления в армянской литературе. Школа "русских армян" и её отличительные особенности. Основные представители (1-2 но выбору).
35.Развитие западного направления армянской литературы. Ведущие представители школы «турецких армян».
3б. Творческая судьба А. Исаакяна. Мотивы лирики, ведущие жанры (2-3 стихотворения по выбору).
37. Поэзия А. Исаакяна в русских переводах (В.Брюсова, А.Блока, И.Бунина,
Вяч. Иванова и др. − по выбору).
38.Армянский период в творчестве О. Мандельштама.
39.Проза Армении 60-80-х годов XX века. Ведущие представители (Г.Матевосян, В. Григорян, В. Погосян, В.Петросян, В. Мамян и др. − по выбору).
40.В.Брюсов и Армения. Антология "Поэзия Армении с древнейших времен до наших дней" (общая характеристика).
46.Проблемы "выбора" и "переосмысления" в повестях В.Быкова (на примере творчества 70-90-х годов).
47.Белорусская проза 70-90-х годов XX века (исторический, крестьянский, городской, военный и другие романы, роман-бурлеск). Ведущие представители (И.Мележ, И.Шамякин, А.Адамович, И.Науменко, В.Быков и др. − по выбору).

---

шевченко - биография

Шевченко Тарас Григорьевич [25.2(9.3).1814,— 26.2(10.3).1861, Петербург], украинский поэт, художник, мыслитель, революционный демократ. Родился в семье крепостного крестьянина. Рано осиротел; был пастухом, батраком у попа, с 14 лет «казачком» у своего помещика П. В. Энгельгардта. Грамоте учился у сельского дьячка. С 1829 жил с помещиком в г. Вильнюсе, а с его переездом в Петербург (начало 1831) был отдан (в 1833) в обучение к «разных живописных дел цеховому мастеру» Ширяеву. Весной 1838 Ш. был выкуплен из крепостной неволи. Первые из дошедших до нас произведений Ш. — баллада «Порченая», стихотворения «Думка» («Течёт вода в сине море»), «Вечной памяти Котляревского» и поэма «Катерина» — датируются 1837—38.

В 1840 вышел сборник поэтических произведений Ш. «Кобзарь», где были впервые опубликованы стихотворения «Думы мои», «Перебендя», «Думка» («Нащо менi чорнi брови...»), «К Основьяненко», «Иван Подкова», баллада «Тополь», поэмы «Катерина» и «Тарасова ночь». Раннее творчество Ш., итоги которого были подведены появлением «Кобзаря», развивалось в русле романтизма. В балладах и поэмах реальность тесно сплетается с фантастикой народных легенд и преданий; в основе сюжетов лежит несчастная, трагически обречённая любовь. Однако уже в ранних произведениях Ш. заметна мощная струя реализма: его героини полны неподдельно правдивого чувства, за их страданиями видятся конкретные жизненные обстоятельства. «Катерина», например, — вполне реалистическая поэма о горькой судьбе, отчаянии и самоубийстве простой крестьянской девушки, обманутой офицером и брошенной им с ребёнком на руках. С течением времени тема любви и женской доли приобретает в творчестве Ш. всё большую историческую определённость. Оправдывается и освящается беспощадная месть угнетателям за поруганное человеческое достоинство (поэмы «Слепая», 1842, «Марина», 1848. «Княжна», 1847).

То же движение к реализму и в исторической теме. От ранних произведений «Тарасова ночь» (1838), «Иван Подкова» (1839), проникнутых романтикой старинных преданий, поэт всё ближе подходит к теме национально-освободительной борьбы. В самой крупной из его исторических поэм «Гайдамаки» (1841) изображены события великого народного восстания 1768, известного под названием «Колиивщина», против шляхетского польского гнёта. Эта поэтическая эпопея исторически правдива и при том вся обращена к современности: воспоминаниями о славе предков Ш. стремился воззвать угнетённый украинский народ к революционной борьбе за своё освобождение.

В мае 1843 Ш. поехал на Украину; вернулся в Петербург в феврале 1844; весной 1845 снова отправился на Украину, намереваясь поселиться в Киеве. Впечатления от поездок по Киевской, Полтавской, Черниговской и Волынской губерниям (в качестве художника Киевской археографической комиссии), в особенности от тяжёлого положения закрепощенного крестьянства, заметно усилили революционные устремления Ш. Во время поездок он писал антикрепостнические стихи, занося их в альбом («Три года»), читал их знакомым, давал переписывать. В 1846 Ш. вступил в тайное Кирилло-Мефодиевское общество, где занимал наиболее левые позиции; в апреле 1847 по доносу провокатора был арестован и затем отдан в солдаты в Орскую крепость за то, что, как сказано в приговоре, «сочинял стихи на малороссийском языке, самого возмутительного содержания». Утверждая приговор о ссылке и «строжайшем наблюдении, дабы от него, ни под каким видом, не могло выходить возмутительных сочинений», Николай I добавил от себя: «под строжайший надзор с запрещением писать и рисовать».

Стихи и поэмы «Сон» (1844), «Кавказ» (1845), за которые царизм преследовал поэта, знаменовали новый этап в развитии украинской политической лирики и сатиры. В них Ш. поднялся на новую ступень исторического и политического сознания. Здесь он гневно заклеймил самодержавие, призывал народы к общечеловеческому братству, прославлял борьбу народов России против колон. угнетения. Оба произв. знаменовали новый шаг в развитии реализма Ш., в развитии его революционно-демократических взглядов. С этими и последующими его произведениями 40—50-х гг. украинская поэзия полноправно вошла в круг развитых европейских литератур и оказала в 19 в. большое влияние на поэзию славянских народов. Выдающуюся роль в этом сыграли стихотворение «Завещание» («Як умру, то поховайте...», 1845), содержавшее открытые призывы к свержению царизма и крепостничества и предвещавшее народам прекрасное будущее, и поэма «Еретик» («Иван Гус») (1845), направленная против церковного мракобесия и политической реакции, проникнутая идеей дружбы народов.

В ссылке Ш. пробыл с июня 1847 по август 1857 и был освобожден после смерти Николая I. Ссылка не убила талант Ш. и не сломила его волю и революционные убеждения. Стихотворения и поэмы «невольничьей музы» (так называл поэт свои произведения, созданные в ссылке и тщательно скрываемые при обысках и арестах) отмечены ростом революционных настроений: в цикле стихотворений «Цари» (1848) с новой силой звучит обвинительный приговор коронованным тиранам и призыв к расправе с ними. В цикле «В каземате» (1847) поэт излил горячую, обострённую ссылкой любовь к Украине и её закрепощенному народу, а в других стихах — чувство братской любви ко всем угнетённым народам (например, к казахам в стихотворении «Топор был за дверью у господа бога...», 1848).

В годы ссылки были написаны реалистические повести на русском языке: «Княгиня» (1853), «Музыкант» (1854—55), «Несчастный», «Капитанша», «Близнецы» (все — 1855), «Художник» (1856); ранее были написаны повести «Наймичка» (1844) и «Варнак» (1845); после ссылки — «Прогулка с удовольствием и не без морали» (1856—58); все они проникнуты антикрепостническими настроениями. В центре повестей «Варнак», «Музыкант», «Художник», «Прогулка...» — личность крепостного интеллигента, в судьбе которого много автобиографических черт. Во взглядах героя на искусство звучит голос автора — убеждённого сторонника реализма, близкого теории и практике «натуральной школы» в русской литературе.

Возвращение Ш. из ссылки было долгим и трудным. По дороге, в Новгороде, он был задержан, ему запретили въезд в обе столицы. Однако друзья добились для него разрешения жить в Петербурге, куда он прибыл весной 1858. Здесь он сблизился с кругом авторов «Современника» и близко сошёлся с Н. Г. Чернышевским, Н. А. Добролюбовым, Н. А. Некрасовым, М. Л. Михайловым, бр. Курочкиными и др. В его сатире зазвучали ещё более резкие и гневные ноты. «Третье отделение» снова установило за поэтом строгий надзор. Летом 1859, когда Ш. поехал на Украину, его арестовали близ с. Прохоровка, а после ареста обязали покинуть Украину и вернуться в Петербург.

В 1860 появилось новое (наиболее полное из трёх прижизненных) издание «Кобзаря» (однако поэмы «Сон», «Кавказ», «Еретик», стихотворение «Завещание» и подобные им произведения не могли войти в него). Добролюбов откликнулся на «Кобзарь» рецензией в «Современнике», назвав Ш. «... поэтом совершенно народным...» (Собр. соч., т. 6, 1963, с. 142). Ряд стихотворений, не вошедших по цензурным условиям в «Кобзарь», друзья поэта опубликовали в 1859 в Лейпциге (сб. «Новые стихотворения Пушкина и Шевченки»).

Произведения 1857—61 — вершина поэзии Ш., теперь ещё более богатой и разнообразной по темам (общественно-политическим, философским), настроениям, палитре красок в стихах о природе, глубокой мудрости размышлений о поэзии (триптих «Доля», «Муза», «Слава», 1858, и др.), по ритмике и высокой культуре выразительных средств и мастерству художественной образности. К самым большим достижениям этого периода относятся поэмы «Неофиты», «Юродивый» (обе — 1857), «Мария» (1859) и лирика 50-х — начала 60-х гг. В «Неофитах» Ш. прославлял революционеров, декабристов (в аллегорических образах первых христиан); в образе Нерона легко угадывается Николай I, в патрициях — помещики и вельможи. Подражания псалмам и библейским мотивам («Подражание 11 псалму», «Осии, глава XIV», поэма «Мария») тоже использованы Ш. для выражения революционно-демократических идей. В шедеврах его лирики «О, люди, бедные, слепые...», «И Архимед и Галилей», «Нигде ни в чём отрады нету», «Хотя лежачего не бьют» (все — 1860) революционные призывы сопровождаются уверенностью, что «будет кара! царям, царятам на земле». В этих и других стихах (особенно «Свете тихий! Свете ясный!...») Ш. прозревал будущее в свете социалистических идеалов.

Поэтика Ш., близкая к народной традиции, эволюционировала (не порывая с нею) к всё большей и неповторимой оригинальности. Ритмико-интонационная структура поэзии Ш. опирается на украинский народный стих, но ей свойственно богатейшее разнообразие форм и вариантов, ритмики и строфики силлабического (12—11- и 14- сложного) и силлаботонического стихосложений (например, 28 видов строфики только в стихах, написанных четырёхстопным ямбом). Ш. внёс в украинскую поэзию невиданное богатство тем, радикально расширил её культурные и интеллектуальные горизонты, включив в неё исторические и современные мотивы из жизни многих европейских народов, идеи и образы европейских литератур.

Многие произведения Ш. положены на музыку Н. В. Лысенко (см. его сб. «Музыка к “Кобзарю” Шевченко») и другими украинскими (К. Г. Стеценко, Я. С. Степовый, С. Ф. Людкевич и др.) и русскими (М. П. Мусоргский, П. И. Чайковский, С. В. Рахманинов) композиторами. Стихотворения «Думы мои, думы мои», «Завещание», начало баллады «Порченая» («Реве та стогне Днiпр широкий») стали народными песнями; «Завещание» вошло в круг революционных песен.

Смерть Ш. была воспринята как большая потеря для литературы и освободительного движения. На его похоронах присутствовали многие литературные и общественные деятели, среди них М. Е. Салтыков-Щедрин, И. С. Тургенев, Ф. М. Достоевский, Н. С. Лесков и др. Н. А. Некрасов написал стихотворение «На смерть Шевченко». А. И. Герцен поместил в «Колоколе» проникновенный некролог.

Ш. известен также как художник. В 1838—45 он учился в петербургской АХ у К. П. Брюллова. Реалистическая направленность его творчества проявилась в ранних работах («Катерина», 1842, Киевский музей Т. Г. Шевченко, серия офортов «Живописная Украина», изд. 1844) и достигла острой обличительной силы в сериях акварелей и рисунков, созданных в ссылке (серия «Притча о блудном сыне», «Наказание шпицрутенами» — тушь, бистр, 1856—1857, и др.). По возвращении из ссылки Ш. много работал как гравёр, видя в гравюре средство распространения искусства в народе (в 1860 получил звание академика по гравированию на меди). Создал ряд глубоких, психологических портретов («Автопортрет», 1840 — 1841, Киевский музей Т. Г. Шевченко), эмоциональных пейзажей Украины и Казахстана.

Ш.— основоположник новой украинской литературы, зачинатель критического реализма и революционно-демократического направления в украинской литературе и живописи. С его творчеством связаны лучшие традиции украинской литературы. Произведения Ш. переведены на многие языки мира. В советское время шевченковедение выделилось в специальную отрасль литературной науки. Музеи Ш. существуют в Киеве, Каневе (где похоронен Ш.), с. Шевченко, с. Моринцы, Ленинграде, Орске и других городах и сёлах. Его имя носят Институт литературы АН УССР и Киевский университет; в республике учреждена премия им. Ш. В мае 1861 гроб с прахом Ш. был перевезён на Украину и, в соответствии с завещанием поэта, захоронен на Чернечьей горе над Днепром, возле Канева.


Кобзарь – это народный певец, который аккомпанирует своему пению на кобзе (струнном щипковом инструменте). Такое пение и сейчас распространено в Украине, и исполнителей его с полным правом называют кобзарями (с маленькой буквы).

Вместе с тем в Украине живет слово Кобзарь (с большой буквы). Это слово означает Тараса Шевченко, только его и никого больше (у мусульман есть специальное слово – тахаллус – псевдоним поэта, заменяющий его собственное имя.)

Первая книга стихотворений Шевченко была напечатана в 1840 году под названием «Кобзарь». Она содержала всего 8 произведений. Вернувшись из ссылки, Шевченко в 1858 году пытался опубликовать сборник своих стихотворений под названием «Поэзия Т. Шевченко. Том первый», против чего категорически возражала царская цензура. В то же время название «Кобзарь», как уже допущенное цензурой прежде, не вызвало возражений. В результате новый, значительно расширенный сборник стихотворений был напечатана в 1860 году также под названием «Кобзарь». Он стала итоговым прижизненным изданием стихотворений Шевченко и заложил издательскую традицию – объединять всё поэтические наследие Тараса Шевченко под названием «Кобзарь».

__________________________

---

3

СКОВОРОДА

В становлении новой украинской литературы весьма важную роль сыграл выдающийся философ-гуманист и писатель Григорий Сковорода (1722—1794).

Родился Сковорода в местечке Черноухах на Полтавщине в семье малоземельного казака. Учился он в Киево-Могилянской академии; в 1742—1744 гг. был певцом придворной хоровой капеллы в Петербурге, а в 1745—1750 гг. в составе российской миссии находился в Венгрии, путешествовал по Австрии, Словакии, Польше. С 1751 г. Сковорода преподавал поэтику в Переяславском коллегиуме, но вскоре был уволен за «вольнодумство». В том же году он возобновляет учебу в Киево-Могилянской академии, но, не окончив двух последних богословских классов, становится в 1753 г. домашним учителем в семье помещика Степана Томары (с. Коврай на Переяславщине). Последним местом работы Сковороды был Харьковский коллегиум (1759—1769).

В историю украинской литературы Сковорода вошел прежде всего как подлинно народный философ-просветитель. Это был энциклопедически образованный человек, он знал древние и новые языки, античную философию, философию отцов церкви, был знаком с достижениями новейшей европейской философии. Взгляды Сковороды в значительной мере формировались под влиянием передовой отечественной общественно-политической мысли — материалистических концепций Ломоносова, Кантемира, Козельского. Вместе с тем в его произведениях встречаются многочисленные ссылки на представителей различных философских школ — пифагорейцев, киников, киренаиков, стоиков, скептиков. Излагая же свое морально-этическое кредо, Сковорода опирался на авторитеты Пифагора, Диогена, Сократа, Платона, Аристотеля, Эпикура, Плутарха, Сенеки; ему принадлежат переводы-изложения философских трактатов (например, «Книжечка о спокойствии души» Плутарха).

Сковороде было близко учение европейских гуманистов, ратовавших за возрождение античных идеалов. В частности, большое влияние на него оказал Эразм Роттердамский, которого он называл «божественным», «нашим Эразмом». Утверждение завоеваний античной культуры,

405

демократическое толкование Библии, критика религиозных суеверий, лицемерия, невежества, ориентация на утопические идеалы раннего христианства, отрицание церковной обрядности и церковной иерархии — все эти черты гуманистических учений его времени присущи и воззрениям Сковороды.

Сковороде принадлежит около двух десятков трактатов, излагающих многие философские, общественно-политические, этические и педагогические вопросы. И можно со всей уверенностью утверждать, что он создал оригинальную философскую систему, в которой преобладали материалистические тенденции.

Философ исходил из того, что материя вечна, и доказывал, что существуют «две натуры»: одна видимая, материальная, а другая — невидимая, духовная. Признавая бога, он тем не менее возражал против понимания его как некой сверхъестественной сущности — растворял его в природе, т. е. развивал пантеистические идеи, отстаивая единение человека с природой. Идеалистический характер носило в своей основе его учение о трех мирах. Первый мир — это Вселенная, «великий мир»; второй мир — человек и третий — мир символов, или Библия («Диалог. Имя ему — Потоп змиин», «Диалог, или Рассуждение о древнем мире», 1772; «Разговор пяти путников о истинном счастьи в жизни», 70-е годы; «Кольцо», 70-е годы; «Разговор, называемый Алфавит, или Букварь мира», 70-е годы; «Икона Алкивиадская»). Каждый из этих трех миров, по мнению философа, имеет опять-таки две натуры — материальную и духовную, видимую и невидимую. Признавая Библию особым миром символов, Сковорода, однако, подверг ее резкой критике («Книжечка о чтении Священного писания, нареченна Жена Лотова», 1780—1788).

Сковорода считал, что мир познаваем, что человек может познать обе «натуры»; суть дела лишь в том, что вначале он должен познать самого себя. В трактатах «Наркисс. Рассуждение о том: узнай себя» (1769—1771) и «Симфониа, нареченная книга Асхань, о познании самого себя» (80-е годы) он развил теорию самопознания и морального самоусовершенствования. Его постоянными призывами были: «Узнай себя», «Брось Коперниковы сферы, глянь в сердечные пещеры». Таким образом, человек у Сковороды выступает одновременно и объектом и субъектом познания. В центре его философского учения — вопрос о счастье человека. Это счастье он видит в труде, однако не во всяком, а лишь в «сродном». Счастье человека, подчеркивал философ, в нем самом, он не должен стремиться к материальному благополучию, почестям, довольствуясь малым, самым необходимым. Именно из такого понимания счастья исходил Сковорода, критикуя существующий общественный строй. Его идеалом была «Горняя Республика», где все счастливы, равны между собой, хотя при этом философ не видел (да и не мог видеть в силу исторических обстоятельств) реальных путей, ведущих к раскрепощению людей труда, к освобождению их от эксплуатации. Сковорода развивал мысль о праве человека на земное счастье и о борьбе в его душе двух начал — добра и зла, рассматривая отдельную личность как микрокосмос, отражающий в своей деятельности весь макрокосмос; это не пассивный созерцатель, а активный участник борьбы двух противостоящих сил, сам выбирающий для себя нужный, желанный путь. Сковорода выступил в защиту человека труда, раскрыл красоту его деяний, являющихся источником его земного счастья.

Выдающийся педагог своего времени, Сковорода ратовал за общее образование для всех сословий общества. Главной в его педагогических воззрениях, нашедших свое отражение в притчах «Благодарный Еродий» (1787) и «Убогий Жаворонок» (1787), была передовая для того времени идея естественного воспитания.

Философские трактаты и притчи Сковороды, как правило, написаны в форме диалогов живым, образным языком, пересыпанным народными образными изречениями, сравнениями, пословицами, поговорками. Для подтверждения своих мыслей автор вводит в философские диалоги народные рассказы, сказки, анекдоты, басни, песни.

Сковорода был также баснописцем и поэтом. В 1769—1774 г. он написал 30 басен (сборник «Басни харьковские»), в основу большинства которых положены оригинальные сюжеты. Басни эти отличает пафос гуманизма и демократизма. Более всего писатель ценит в человеке честность, доброту, трудолюбие, скромность, ум. И он осуждает стремление к чинам, высоким титулам («Пчела и Шершень», «Оленица и Кабан»). По его мнению, только «сродный» труд приносит счастье человеку и пользу обществу. Обличая паразитизм и тупость господствующих классов, их погоню за чинами, Сковорода поэтизирует честный труд, дружбу между людьми («Собака и Волк», «Сова», «Дрозд», «Кукушка и Косик»).

Отдельные басни поэта написаны на известные басенные сюжеты, в частности произведений Эзопа («Жаворонки», «Навоз и Алмаз», «Орел и Черепаха», «Жабы»), Их идейно-тематическая направленность созвучна с оригинальным басенным творчеством писателя.

Сковорода в своих баснях продолжает и обогащает

406

Иллюстрация: И. П. Котляревский. Энеида

Титульный лист. Спб. 1798 г.

сатирические мотивы древней украинской литературы. Он фактически завершил украинскую басенную традицию XVII—XVIII вв. и вывел басню как литературный жанр на путь самостоятельного развития. В баснях Сковороды проявились его философские и эстетические взгляды. Они носят отчетливо выраженный демократический характер. Эти произведения поэта — одна из ярких страниц в украинской дооктябрьской литературе.

Талант Сковороды-поэта в полной мере раскрылся в его стихотворениях, отличающихся тематическим разнообразием, глубиной мысли, оригинальной поэтической образностью. Большинство своих стихотворений поэт объединил в сборник «Сад божественных песен» (50—80-е годы). И в поэзии он остается философом. Поэт размышляет о смысле человеческой жизни, истинном счастье, доброте, честности. Личные переживания автора чередуются с изображением живых картин природы. В стихотворении «De libertate» («О свободе») он прославляет «отца вольности», Богдана Хмельницкого, руководителя народно-освободительной борьбы украинского народа 1648—1654 гг. против польско-шляхетского угнетения:

Будь славен вовек, о муже избранне,
Вольности отче, герою Богдане!

В сборнике выражены бунтарские, антимонархические настроения автора (песни 9, 12, 20). Миру стяжательства и богатства здесь противопоставлено спокойствие души, честный труд, скромность и мудрость.

Большой разоблачительной силой исполнена «Песнь 10-я. Всякому городу нрав и права». Она считается классическим образцом сатиры в украинской литературе. В ней Сковорода резко сатирически высмеивает пороки современного ему общества, которому он противопоставляет свой идеал человека, чья «совесть, как чистый хрусталь»:

А мне одна только в свете дума,
Как бы умерти мне не без ума.

Песня «Всякому городу нрав и права» перекликается с сатирическими произведениями современников Сковороды — русских писателей Новикова и Фонвизина. Она выражала настроения широких слоев трудового народа и вошла в репертуар народных певцов — кобзарей и лирников.

В Киево-Могилянской академии Сковорода познакомился с латинской классической поэзией и новолатинской гуманистической литературой XVI—XVII вв. В его поэтическом наследии значительное место занимают переводы из Горация, Вергилия и Овидия. Из новолатинских поэтов он переводил француза Марка Антуана Муре и фламандца Сидрония Гозиуса. Тема античности пронизывает все литературное творчество Сковороды. В своих песнях и фабулах (стихах), написанных частично на латинском языке, он разрабатывал сюжеты и образы античной мифологии (о мудреце Фалеев, Зевсе и Тантале, пустыннике Филарете и др.). В произведениях мировой литературы Сковороду интересовали прежде всего близкие ему морально-этические темы и проблемы.

Своим поэтическим творчеством Сковорода завершил более чем двухсотлетний путь развития силлабического стихосложения в украинской литературе и положил начало стихосложению силлабо-тоническому, основанному на народной силлабо-тонике и опыте русской поэзии XVIII в.

Произведениям Сковороды присущи аллегоризм, символическая и эмблематическая образность, в них использованы разнообразные средства барочной риторики — аллегории, метафоры,

407

фигурные изречения, уподобления, богатая синонимика.

В конце XVIII в. развернулась литературная деятельность И. П. Котляревского (1769—1838) — зачинателя и первого классика новой украинской литературы. В 1798 г. в Петербурге вышла из печати его поэма «Энеида», которая своими ведущими мотивами органически связана с разоблачительной струей народного творчества, с развитием всей предыдущей украинской и особенно русской просветительской литературы второй половины XVIII в., в частности с сатирическими журналами Н. Новикова и И. Крылова. Перерабатывая поэму Вергилия, И. Котляревский использовал традиции бурлескно-травестийной и сатирической литературы XVIII в. В «Энеиде», написанной подлинно народным языком, силлабо-тоническим стихом, реалистически изображены жизнь и быт разных слоев украинского общества второй половины XVIII в. В образах Энея и троянцев, античных богов и царей воссозданы колоритные художественные типы запорожцев, украинских панов, помещиков и чиновников. Остросатирический характер носят (в третьей части поэмы) картины ада, в котором оказались и те, «что людям льготы не давали, на них смотрели, как на скот». Полностью поэма увидела свет в 1842 г. Историческая заслуга Котляревского как автора «Энеиды» состоит в том, что он первым среди украинских писателей смело и уверенно стал на путь народности и национальной самобытности.

Второй половиной XVIII в. заканчивается древний период истории украинской литературы.

В это время созрели все необходимые предпосылки для полного перехода от старых литературных форм и традиционного содержания к новым художественным завоеваниям, опирающимся на народную основу и строящимся на новаторских идейно-эстетических принципах. В XVIII в. литература освобождается от многовековой религиозной оболочки, сбрасывает с себя оковы старой книжной речи.

Новые литературные веяния прокладывали себе путь в острой идейно-эстетической борьбе с отжившими, консервативными взглядами на роль художественного слова. В этой борьбе украинская литература опиралась на опыт и достижения передовой русской литературы. Во второй половине XVIII в. заметно усиливаются демократические тенденции в литературном развитии, все больший удельный вес приобретают элементы реализма. Литература становится действенным фактором общественной жизни.

Лучшие произведения, созданные в XVIII в., продолжали жить полнокровной жизнью в XIX в., переписываясь и распространяясь в рукописных списках.

Традиции литературы XVIII в. широко использовали писатели первой половины XIX в. — И. Котляревский, П. Гулак-Артемовский, Г. Квитка-Основьяненко, Е. Гребенка, П. Белецкий-Носенко и др.
Разговор, называемый Алфавит, или Букварь мира.
Главы)
Басня о котах

Кот из пчельника по давнему знакомству пришел в деревню к своему товарищу и принят великолепно. Удивлялся во время ужина изобилию.

— Бог мне дал должность,— сказал хозяин,— она приносит на дом мой в сутки по двадцать туш самых добрых мышей. Смею сказать, что я в деревне великим Катоном.

— Для того-то я пришел повидаться с вами,— говорил гость,— и осведомиться о счастии вашем, притом и ловлею позабавиться. Слышно, что у вас хорошие появились крысы.

После ужина легли спать. Хозяин во сне стал кричать и разбудил гостя.

— Конечно, вам страшное нечто во сне явилось?

— Ох, братец! Казалось, будто я утоп в самой бездне.

— А я ловлею веселился. Казалось, будто поймал самую чистую сибирскую крысу.

Гость опять уснул, выспался и проснулся. Услышал вздыхающего хозяина.

— Господин Катон! Ужель вы выспались?

— Нет! Я после сонного страшилища не спал.

— Ба! А для чего?

— Такая моя натура, что, раз проснувшись, уснуть больше не могу.

— Что за причина?

— Тут есть тайна... Ах, друг мой! Но знаешь, что я обязался быть рыболовом для всех котов в сем селении. Ужасно меня беспокоит, когда вспомню лодку, сеть, воду...

— Зачем же ты взялся за рыболовство?

— Как же, братец? Без пропитания в свете не проживешь. Сверх того и сам я к рыбе большой охотник. Гость, пошатав головою, сказал:

— О государь! Не знаю, в каком смысле понимаешь имя сие Бог. Но если бы ты придержался твоей природы, которую безвинно обвиняешь, был бы гораздо одною в сутки тушею довольнее. Прощай с твоим счастием! Моя нищета лучше.

И возвратился в свой лесок.

Отсюда родилась притча сия: Catus amat pisces, simul odit flumen aquarum — «кот охотник к рыбе, да воды боится». Сие несчастие постигает всех охотников не к званию, но к доходам. Не несчастное ли рассуждение — любить от хозяина платеж, а виноград копать не быть охотником? Конечно, тот не охотник, кто не природный. Природному охотнику больше веселия приносит сама ловля и труд, нежели поставленный на стол жареный заяц. На искусной живописи картину смотреть всякому мило, но в пиктуре один тот охотник, кто любит день и ночь погружать мысли свои в мысли ее, примечая пропорцию, рисуя и подражая натуре.

Никто не пожнет твердой славы от какого-либо художества, если около оного трудиться не почтет за сладчайшее, саму славу превосходящее увеселение. А тот уже самый верный друг званию своему, если и сама доходов убыль, нищета, хула, гонение любви его угасить не могут. Но без природы труд сладок быть никак не может.

Многие, презрев природу, избирают для себя ремесло самое модное и прибыльное, но вовсе обманываются. Прибыль не есть увеселение, по исполнение нужности телесной, а если увеселение, то не внутреннее; родное же увеселение сердечное обитает в делании сродном. Тем оно слаще, чем сроднее. Если бы блаженство в изобилии жило, то мало ли изобильных? Но равнодушных и куражных скудно.

Изобилием снабжается одно только тело, а душу веселит сродное делание. Сия-то есть зала сладчайшего ее пиршества. Тут-то она, будто хитрая машина, на полном своем ходу обращаясь, радуется и, находясь при одном ржаном хлебе и воде, царским чертогам не завидует.
Картина изображенного беса, называемого грусть, тоска, скука

Если же отнять от нее сродное действие, тогда-то ей смертная мука. Грустит и мечется, будто пчела, закрытая в горнице, а солнечный светлейший луч, окошко пронзающий, зовет ее на цветоносные луга. Сия мука лишает душу здравия, разумей, мира, отнимает кураж и приводит в расслабление. Тогда она ничем не довольна, мерзит и состоянием, и селением, где находится. Гнусны кажутся соседи, невкусны забавы, постылы разговоры, неприятны горничные стены, немилы все домашние; ночь скучна, а день досадный; летом зиму, а зимою хвалит лето; нравятся прошедшие авраамские века, или сатурновы; хотелось бы возвратиться из старости в молодость, из молодости в отрочество, из отрочества в мужество; хулит народ свой и своей страны обычаи, порочит натуру, ропщет на бога и сама на себя гневается. То одно сладкое, что невозможное; вожделенное — что минувшее; завидное — что отдаленное. Там только хорошо, где ее нет, и тогда, когда ее нет. Больному всякая пища горькая, услуга противна, а постель жестка. Жить не может и умереть не хочет.

Млость у врачей есть предводительница всех телесных болезней и возмущений. А душевное неудовольствие дверь есть всем сердечным страстям и внутренним обуреваниям.

Не виден воздух, пенящий море, не видна и скука, волнующая душу; не видна — и мучит; мучит — и не видна.

Она есть дух мучительный, мысль нечистая, буря лютая.

Ломает все и возмущает, летает и садится на золоченых крышах, проницает сквозь светлые чертоги, сидит у престолов сильных, нападает на воинские станы, достает в кораблях, находит на Канарских островах, внедряется в глубокую пустыню, гнездится в душевной тоске...

Ведь тоска везде летает,
На земле и на воде;
Сей дух молний всех быстрее
Может нас сыскать везде.

Один вышний отец бурю сию в тишину обратить, управить к гавани, а душу сродным деланием, будто браздами и уздою буйную скотину, удержать может.

Афанасий. О брат! Странное влагаешь в уши мои... А народ скуку ни во что ставит и к прогнанию сего неприятеля за чересчур достаточное оружие почитает деньги, вино, сады, музыку, шутки, карты, поездки...

Григорий. О друг мой! Не ничто есть то, что возрастает в великое. Не почитай малым то, что ведет за собою немелкое. Малая в корабле скважина впускает внутрь страшную течь. Не думай, что невидное и бессильное есть то же. А народ, одно то за существо почитая, что в кулак схватить может, там боится, где нет страха, и напротив того.

Вексель не бумагою и чернилами страшен, но утаенным там обязательством. Бомба не чугуном опасна, но порохом или утаенным в порохе огнем.

Все невидное сильнее есть своего видного и от невидного зависит видное.

Скука у древних христианских писателей названа бесом уныния. Чего сия ожившая искра не делает? Все в треск и мятеж обращает, вводит в душу все нечистых духов ехидниное порождение. Грызущая мысль не червь ли неусыпающий и не ехидна ли есть? Палящая печаль или зависть не лютый ли дух есть и не лютая ли мысль? А мысль злая не тайный ли и лютый есть язык, о котором сын Сирахов: «Зубы его — зубы льва, убивающие душу».

Сие столь тяжело, что лучше душа изволит несродное и вредное бредить, нежели быть от природного дела упраздненною.

Отсюда всех безобразных дел страшилища и саморучные себя убийства.

А когда апостол Яков сказывает, что маленькая частица — язык, но будто кормило кораблем, целым владеет телом — так не мысль ли движет и правит телом? Мелкая языка частица есть одна видная тень и будто шумящий воздухом часобойный колокольчик, а сама пружина и существо есть мысль. Мысль есть невидная глава языка, семя делу, корень телу. Мысль есть язык неумолчный, неослабная пружина, движимость непрерывная, движущая и носящая на себе, будто обветшающую ризу, тленную телесную грязь, прильнувшую к своей мысли и исчезающую, как тень при яблоне.

Видишь ли, друг мой Афанасий, что невидное сильнее есть своего видного и от невидного зависит видное.

К сему хору прищелкивается Иеремия, называя человеком не телесный вид, по сердце, как неисчерпаемое сокровище мысленных тайн. «Глубоко сердце человека... и человек есть...» (глава 17).

Если сердечное око — семя злое, тогда все тело злое и всякое дело приносит плоды горести. Горестному источнику грустные поточки.

Афанасий. Ты заврался, дружище... Я слыхал и уверен, что Иере-миино слово касается Библии. В ней тлен образов подобен телу, а сокровенное в образах божье ведение подобное утаенным в теле сердечным мыслям. Яснее пересказать слово его так. Библия есть будто один человек или Адам. Глину и тело его всяк видит, а сердце закрыто, и дух жизни в нем не виден. Сие то же есть, что у Павла: «Кто разумеет ум господен?»

Григорий. Узнай же прежде самого себя, тогда познаешь и Адама с Евою. Разве нельзя мне библейного слова речь приточить к человеку, когда вся Библия уподобляется человеку? Для того-то сиречь сделал пророк человека образом двоестественной Библии, что одно в нем есть видное, второе невидное, так как сердце морское или тончайшая вода в облаке, из моря исходящем.

Афанасий. По крайней мере ты, братец, не туда заехал. «Ехал в Казань, да заехал на Рязань». Течение нашей речи было о природных упражнениях, о веселии и мире, а теперь дело дошло до сокровищ мысленных, потом докатится до сокровищ снежных, что в Иове...

Григорий. Пожалуйста, не печалься! Не очень в сторону заехали. Веселие и радость недалеко от сердца, а сердце всегда при своих мыслях, как источник при своем течении.

Афанасий. Ну, добро, быть так. Скажи же мне: для чего иной сроднее к низшей должности и к подлейшему ремеслу?

Григорий. Аты мне скажи: для чего иному пища простая здоровее?

Афанасий. Конечно, для того, что сроднее.

Григорий. Так и сроднее иной к подлейшему ремеслу для того, что для него оно полезнее,

Афанасий. Для чего же, скажи мне, и почему полезнее?

Григорий. Потому, что куражнее, забавнее и веселее.

Афанасий. Так ты только мне скажи, почему веселее?

Григорий. Потому, что с Богом. Без Бога ничто не веселит. О чудной ты вопросник!.. Ведь когда сродно, тогда и с Богом. Чего ж тебя далее спрашивать? Довольно только спросить: сродно ли, сиречь хочет ли бог? Воля Божья есть то верх и закон законов; не ходи далее. А ты спрашиваешь, почему сродно? Сиречь почему так Бог хочет? А если должен он тебе дать отчет в делах своих, спроси его и требуй в ответ: почему он землю и воду сделал преклонными долу, а воздух и огонь стремительными вверх? Для чего огонь все съедает, кроме виссона, или каменного льва обратить в пепел не родился? Почему малая рыба, названная у римлян remora, имеет сродность удержать стремление корабля, прильнувши к его брюху? Почему природа дельфинов любит горячо человека, но змиина ненавидит, а львиная трепещет из-за поющего петуха?.. Природа и сродность значит врожденное божье благоволение и тайный его закон, всю тварь управляющий; знать то, что есть подобие в душе и в том деле, к которому она стремится, как равенство между другом и другом, а сходство между пищею и желудком. «Подобное течет к подобному». Царствие божье и правда его внутри тварей есть. Никого он не обижает, вливая закон сродностей. Один к одному, другой к другому, сотый к сотому, хотя к подлому званию или ремеслу, но не к бесчестному, а для него забавному и полезному, если устремляется с богом, счастлив.

Что тогда было бы, когда бы Бог блаженство наше заключил в одном каком-либо звании? Тогда бы счастье ограничено было теснотою одной стороны и одного только времени. Тогда мог ли бы Бог в одной стороне и в одном времени поместить весь род человеческий, когда каждому счастье нужно? Возможно ль, чтоб в одном роде пищи или в двоих заключилось здравие? Всемирная Божья экономия бесчисленную тварь и дыхание троих только жребиев пищею пропитать может ли?

Все то одно: не можно и бесполезно. Если бы было полезно, было бы и можно. А не мочь бесполезного сделать — сие есть неизреченная сила его и власть.

Сколь же теперь премудро делается, что одной твари бывает ядом и смертью, то ж для другой едой и здравием. Сколько родов твари, столько родов пищи, и всякое дыхание имеет внутренний позыв к сродной себе. Когда ж отец наш небесный столько заботится о теле, тогда о душе много больше.
Дружеский разговор о душевном мире

Лица: Афанасий, Яков, Лонгин, Ермолай, Григорий

Григорий. Слава богу, собралась наша беседа! Что слышно? Нет ли вестей?

Яков. Вчера сделался пожар. Довелось быть в гостях и напасть на шайку ученых.

Лонгин. Был ли пожар?

Яков. При бутылках и стаканах ужасный загорелся диспут. Иной величал механику; иной превозносил химию; иной ублажал геометрию; иной пришивал человеческое счастье врачебной науке; иной похвальными песнями венчал историю; иной возвышал грамматику с языками; иной — политику с обращением. Потом был спор, какая пища здоровее, какое вино полезнее. Наконец, самый пламень загудел о причине, погубившей республику Афинскую, плодородную мать ученых людей. Много врали и о богине Минерве, которой посвящен был город Афинский. Однако я не мог ничего понять и не знаю, почему никакого вкуса не чувствовал. А в любезной моей книжечке, которую всегда с собой ношу, недавно начитал, что счастье ни от наук, ни от чинов, ни от богатства, но единственно зависит оттуда, чтоб охотно отдаться на волю Божию. Сие одно может успокоить душу.

Григорий. Как называются те ученые?

Яков. Первый Навал, второй Сомнас, третий Пификов, люди славно ученые, а прочих не знаю.

Григорий. Как же ты не мог ничего понять?

Яков. Сему я и сам дивлюсь. Одно только то знаю, что слушать их вовсе меня не позывало.

Григорий. Разве они о Минерве говорили без Минервы? Так побеседуем же сами о драгоценнейшем нашем мире бесспорно и дружелюбно. Раскусим несколько слово сие: «Отдаться в волю Божию». А премилосердная мать наша блаженная натура нас, любителей своих, не оставит, руководствуя нашу всю беседу. Вспомните сказанное мною слово сие: «Чем кто согласнее с богом, тем мирнее и счастливее». Сие-то значит: «жить по натуре». Кто же не говорит сего: жить по натуре? Но сия ошибка путь есть всей пагубы, если кто, смешав рабскую и господственную натуру в одно тождество, вместо прозорливой или божественной избирает себе путеводительницею скотскую и слепую натуру. Сие есть родное нечестие, неведение о Боге, непознание пути мирного, шествие путем несчастия, ведущим в царство тьмы, в жилище духов беспокойных. Само сие слово — несчастие — оттуда родилось, что прельщенный человек, пошедший за руководством слепой натуры, ухватился за хвост, минув голову или ту высочайшую часть: «Часть моя ты, господи». Сколько ж мы должны матери нашей Библии? Она непрестанно кладет нам в уши иное высочайшее некое естество, называя оное началом, оком, отцом, сильным, господом, царем, ангелом совета, духом владычным, страхом путеведущим, вторым человеком, светом, радостью, весельем, миром и прочее. На скольких местах вопиет нам: «Внемли себе». «Внимай себе крепче...» «Войдите в храмину вашу...» «Возвратись в дом твой».

«Дух божий живет в вас». «Второй человек господь с небес...» И сие-то есть благовестить мир, возвещать счастья путь, отворять ворота к благоденствию, открывать предводительствующее во всем и недремлющее око, дабы всеусерднейше всяк, тайному мановению блаженного внутри себя духа повинуясь, мог получать наставление, просвещение, кураж и совершение в каждом своем деле, а без его дозволения самого мелочного не начинать действия и самого маленького шага не ступать. Счастлив живущий по воле благого духа! «Господь будет на всех путях твоих». Бедная душа, своими похотями водимая! «Путь нечестивых погиб». Самое переднее крыльцо и преддверие, вводящее в пагубу, и самая начальная замашка, будто букварь, обучающий нас быть супостатами богу, есть сия:

A. Входить в несродную стать.

Б. Нести должность, природе противную.

B. Обучаться, к чему не рожден.

Г. Дружить с теми, к кому не рожден.

Сии дорожки есть родной несчастия путь.

Афанасий. А если кто к воровству рожден?

Григорий. Убирайся прочь! Моя речь единственно только касается человеколюбных душ, честных званий и благословенных промысла родов, которых божий и человеческий закон вон из сожительства не изгонит, а составляют они плодоносный церкви, яснее сказать, общества сад, так, как часовую машину свои части. Она в то время порядочное продолжает течение, когда каждый член не только добр, но и сродную себе разлившейся по всему составу должности часть отправляет. И сие-то есть быть счастливым, познать себя, или свою природу, взяться за свою долю и пребывать счастью, себе сродной, от всеобщей должности. Сии должности участия есть благодеяние и услуга. И не дивно, что у древних римлян как должность, так и благодеяние обозначалось сим словом — officium. Самая добрая душа тем беспокойнее и несчастливее живет, чем важнейшую должность несет, если к ней не рождена. Да и как ей не быть несчастною, если потеряла сокровище сие, всего мира дражайшее: «Веселие сердца — жизнь человеку, и радование мужа (есть то) долгоденствие»? (Сирах). Как же не потерять, если вместо услуг обижает друзей и родственников, ближних и дальних, однородных и чужестранных? Как не обижать, если вред приносит обществу? Как не повредить, если худо нести должность? Как не худо, если нет упорной старательности и неутомимого труда? Откуда же уродится труд, если нет охоты и усердия? Где ж возьмешь охоту без природы? Природа есть первоначальная всему причина и самодвижущаяся пружина. Она есть мать охоты. Охота есть разожжение, склонность и движение. Охота сильнее неволи, по пословице. Она стремится к труду и радуется им, как сыном своим. Труд есть живой и неусыпный всей машины ход потоль, поколь породит совершенное дело, сплетающее творцу своему венец радости. Кратко сказать, природа запаляет к делу и укрепляет в труде, делая труд сладким.

А что ж есть сия природа, если не тот блаженный в человеке дух, о котором бог к Моисею: «Се я посылаю ангела моего перед лицом твоим... Внимай себе и послушай его. Не усомнится, ибо имя мое на нем есть». Великое есть сие дело: «Имя мое на нем есть». Божие имя и естество его есть то же. Того ради велит вникнуть внутрь себя и внимать сему наставнику, ясно все нужное показывающему. Сколько можно догадываться, сей есть тот, кто говорит: «Без меня не можете творить ничего». И сие-то есть с Богом счастливо вступить в звание, когда человек не по своим прихотям и не по чужим советам, но, вникнув в самого себя и вняв живущему внутри и зовущему его святому духу, последуя тайному его мановению, принимается и придержится той должности, для которой он в мире родился, самым вышним к тому предопределен.

Не везде ли присносущного божьего естества исполнение? Есть он во всяком человеке. Есть и в тебе, и с тобою. Что ж он делает? Послушай Соломона: «Нетленный дух твой во всех есть. Тем же заблуждающих обличаешь и в них же согрешили, вспоминая, учишь, да переменившись от злобы, веруют в тебя, господи». Видишь, что живущее в тебе блаженное естество управляет, будто скотом, твоею природою. Сия слепая натура есть ты ж сам, с прихотями своими. И сие-то значит: «Царствие Божие внутри вас есть». Оно не ошибается и лучшим путем поведет тебя, разумей, к тому, к чему ты рожден, да будешь для себя и для братии твоей полезным, нежели чужие советы и собственные твои стремления, о которых написано: «Враги человеку домашние его». А теперь осмотрись, зачем торопишься? Куда забежит твоя необузданность? Зачем хватаешься за должность, не ведая, будешь ли в ней счастливым? Как можно тебе отправить [ее] удачно, не к ней рожденному? Кто может подписаться, что хорошая сия пища будет в пользу твоего желудка? Не лучше ль сам о сем можешь осведомиться? Справься ж сам с собою. Узнай себя. Внемли себе и послушай господа своего. Есть в тебе царь твой, отец и наставник. Внимай себе, сыщи его и послушай его. Он один знает, что тебе сродное, то есть полезное. Сам он и поведет к сему, зажжет охоту, закуражит к труду, увенчает концом и благословением главу твою. Пожалуйста, друг мой, не начинай ничего без сего царя в жизни твоей! Чудо, что доселе не могут тебя тронуть сии слова: «Ищите прежде царствия божьего». Ищи и день, и ночь, вони: «Да придет царствие твое». А без сего наплюй на все дела твои, сколько ни хороши они и славны. Все то для тебя худая пища, что не сродная, хотя бы она и царская. Ах! Где ты мне сыщешь человека, чтоб, избирая стать, сказал: «Да будет воля твоя!» Сей-то небесный отец, приводя нас по святой своей поле к тому, к чему нас родил, сам и советами утверждает сердце наше, ежедневно оные, как пишу, в душу нашу посылая. И тогда-то дело нашей должности имеет свое существо и силу. Если ж постигло уже тебя царствие Божие, взгляни на оное и ужаснись. Проси о оставлении долгов твоих за то, что, похитив высочайшую власть, доселе правил житием твоим по советам слепой твоей натуры, не по руководству царственного естества. Сие есть родное искушение, разумей, мучение твое, рождаемое от лукавого духа, в скотской твоей натуре царствующего.

Не думай никто, будто от нашей воли зависит избрать стать или должность. Владеет вышний царством человеческим, и блажен сему истинному царю последующий. Сие-то есть быть в царствии Божьем и в счастливой стране твердого мира.

Теперь пришли мне на ум тоскою, скукою, горестью среди изобилия мучащиеся. Сии просят у Бога богатства, а не удовольствия, великолепного стола, но не вкуса, мягкой постели, да не просят сладкого сна, нежной одежды, не сердечного куража, чина, а не сладчайшей оной кесаря Тита забавы: «О друзья мои! Потерял я день...» Ах, друг мой! Не проси дождя, по пословице, проси урожаю: бывает, что и дождь вредит плодоносию.

Ермолай. Ая вспомнил тех совопросников века сего: «Богословская наука, к чему она? Я-де не священник и не монах...» Будто не всем нужное душевное спасение и будто спасение и спокойствие сердечное не то же есть.

Яков. А я не могу довольно наудивляться ужасному множеству грешащих против сего тайнописаного божественного закона.

Не сыщешь столь подлой души нигде, которая не рада бы хоть сегодня взойти и на самое высокое звание, нимало не рассуждая о сродности своей. Сие царствия божьего невежество все сердца помрачило. Без сомнения они уверены, будто счастье наше к оному какому-то званию или стати привязано, хотя сто раз слышали о царствии божьем, которое, если кто сыскал и повиновался, принявшись за природное звание, тому легко все прочее нужное присовокупляется. А без сего и звание есть не звание. И как быть может званием, если я к оному не зван вышним царством? Как же зван, если не к тому рожден? Божие царство везде присутствует, и счастье во всякой стати живет, если входишь в оное за руководством твоего создателя, на то самое тебя в мир сей произведшего, и во сто раз блаженнее пастух, овец или свиней с природою пасущий, нежели священник, брань против бога имеющий.

Почему нам столь подлым кажется хлебопашество, что все оного избегаем? Счастлив, кто родился к медицине, к пиктуре, к архитектуре, к книгам... Я их благословенную, как природную, школу (разумей: праздность, упражнение) благословляю и поздравляю. Радуюсь, если и сам в одной из сих наук, только бы сие было с Богом, упражняюсь.

Но чем несчастнее земледел, если с природою землю пашет? Признаюсь, друзья мои, перед Богом и перед вами, что в самую сию минуту, в которую с вами беседую, брошу нынешнюю мою стать, хотя в ней состарился, и стану последнейшим горшечником, как только почувствую, что доселе находился в ней без природы, имея сродность к гончарному делу. Поверьте, что с богом будет мне во сто раз и веселее, и удачнее лепить одни глиняные сковороды, нежели писать без натуры. Но доселе чувствую, что удерживает меня в сем состоянии нетленная рука вечного. Лобызаю оную и ей последую. Презираю всех посторонних советников бессоветие. И если бы я их слушал, давно бы сделался врагом господу моему. А ныне раб его есмь.

Лонгин. Я, напротив того, с удовольствием удивляюсь, сколь сладок труждающемуся труд, если он природный. С каким весельем гонит зайца борзая собака! Какой восторг, как только дан сигнал к ловле! Сколько услаждается трудом пчела в собирании меда! За мед ее умерщвляют, но она трудиться не перестанет, пока жива. Сладок ей, как мед, и слаще сотов труд. К нему она родилась. О боже мой! Сколь сладкий самый горький труд с тобою.

Григорий. Некоторый молодчик был моим учеником. Детина подлинно рожден к человеколюбию и дружбе, рожден все честное слышать и делать. Но не рожден быть студентом. С удивлением сожалел я о его остолбенелости. Но как только он отрешился к механике, так вдруг всех удивил своим понятием без всякого руководителя.

Мертвая совсем душа человеческая, не отрешенная к природному своему делу, подобна мутной и смердящей воде, в тесноте заключенной. Внушал я сие непрестанно молодцам, дабы испытывали свою природу. Жалко, что заблаговременное отцы не печатлеют сего в сердце сыновьям своим. Отсюда-то бывает, что воинскую роту ведет тот, кто должен был сидеть в оркестре.

Афанасий. Как же не наживать можно шляхетство и соблюсти грунт?

Григорий. Хватаешься за хвост, не за голову. Сказываю, если хочешь, чтоб сын твой куражно и удачно отправлял должность, ты долженствуешь ему способствовать в выборе сродного качествам его звания. Сто сродностей, сто званий, а все почтенные, как законные.

Разве не знаешь, что грунт от честно носимой должности — не она от грунта зависит? И не видишь, что низкое звание часто приобретает грунт, а высшее теряет?

Не смотри, что выше и ниже, что виднее и не знатнее, богаче и беднее, но смотри то, что тебе сродное, Раз уже сказано, что без сродности все ничто...

Если кто владеющий грунтом живет счастливо — не потому счастлив, что владеет им: счастье к грунту не привязано.

Но что владеет по сродности, то разуметь должно о всех внешностей родах. Все ж то внешность, что находится вне человека: грунт, семья, чин и прочее. Чего хочешь, ищи, но не потеряй мира. Шляхетный список вне тебя находится, а ты вне его быть можешь счастливым. Он без мира ничто, а мир без него нечтось, без чего нельзя быть счастливым и в самом эдемском рае. Разве чаешь сыскать рай вне Бога, а Бога вне души твоей? Счастье твое, и мир твой, и рай твой, и Бог твой внутри тебя есть. Он о тебе, в тебе же находясь, помышляет, наставляя к тому, что прежде всех для самого тебя есть полезное, разумей: честное и благоприличное. А ты смотри, чтоб бог твой был всегда с тобою. Будет же с тобою, если ты с ним будешь. А конечно, будешь с ним, если, примирившись, задру-жишь с пресладким сим и блаженным духом. Дружба и отдаленного сопрягает. Вражда и близко сущего удаляет. С природою жить и с богом быть есть то же; жизнь и дело есть то же.

Слыхал я мальчиком, что на европейские берега выбросила буря дикого человека, оленьею кожею обшитого, с такою же лодочкою. Окружил сие чудо народ. Удивляется, соболезнует, приятствует. Предлагает немому гостю разные роды изрядной пищи, но он ничего не касается, сидит, будто мертв. А наконец, как только усмотрел предложенные плоды, тотчас задрожал к ним и воскрес. Сей есть родной образ верной господу своему души в выборе звания.

Лонгин. Живо мне представляются два человека, одно и то же дело делающие. Но от сей души родится приятное, а от той неприятное дело. Сей самою ничтожною услугою веселит, а тот дорогим подарком огорчает. От сей персоны досада, насмешка и самое пуганье некоторую в себе утаивает приятность, а от другой — самая ласковость тайною дышит противностью. Сего хула вкуснее того хвалы...

Чудо! Шило, как притчу говорят, бреет, а бритва не берет. Что за чудо? Сие чудо есть божье. Он один тайная пружина всему сему. Все действительным, все приятным, все благоприличным делает одно только повиновение сокровенной его в человеке силе. А противление святому сему все действующему духу все уничтожает. По сей-то причине искусный врач неудачно лечит. Знающий учитель без успеха учит. Ученый проповедник без вкуса говорит. С приписью подьячий без правды правду пишет. Перевравший Библию студент без соли вкушает. Истощивший в пиктуре век без натуры подражает натуре. Во всех сих всегда недостает нечтось. Но сие нечтось есть всему глава и конечная красота десницы божьей, всякое дело совершающей. Кратко притчею сказать: «Совсем телега, кроме колес». И не без толку сделали лаконцы. Они полезнейший для общества вымысел, из уст плутовских происшедший, отбросили, а приняли из уст добросердного гражданина, который, по прошению сейма, то же самое своим языком высказал.

Самое изрядное дело, без сродности деемое, теряет свою честь и цену так, как хорошая пища делается гадкою, приемлемая из урынала. Сие внушает предревняя старинных веков пословица оная: «От врагов и дары — не дары». И слаще меда сия русская притча: «Где был? — У друга.— Что пил? — Воду, слаще неприятельского меду». И подлинно, самая мелкая услуга есть милая и чувствительная, от природы, как от неисчерпаемого родника сердечного, исходящая. Вспомните поселянина, поднесшего пригорстью из источника воду проезжающему персидскому монарху! Вспомните, чему мы недавно смеялись, — мужичка Конона репе, принесенной в дар Людовику XII, королю французскому!.. Сколько сии монархи веселились грубою сею, но усердною простотою! Зачем же окаеваешь себя, о маловерная душа, когда твой отец небесный родил тебя или земледе-лом, или горшечником, или бандуристом? Зачем не последуешь званию его, уклоняясь в высшее, но не тебе сродное? Конечно, не разумеешь, что для тебя в тысячу раз счастливее в сей незнатной низкости жить с богом твоим, нежели без него находиться в числе военачальников или первосвященников? Неужели ты доселе не приметил, счастье твое где живет? Нет его нигде, но везде оно есть. Пожалуйста, чувствуй, что разумным и добрым сердцам гораздо милее и почтеннее природный и честный сапожник, нежели бееприродный статский советник. Какая польза, если имя твое в тленном списке напечатано, а дух истины, сидящий и судящий во внутренностях твоих, не одобряет и не зрит на лицо, но на твое сердце?

Останься ж в природном твоем звании, сколько оно ни подлое. Лучше тебе попрощаться с огромными хоромами, с пространными грунтами, с великолепными названиями, нежели расстаться с душевным миром, сделав через сопротивление твое внутренним себе неприятелем так чудного, сильного и непобедимого духа, самые ливанские кедры стирающего.

---

4

Ива́н Петро́вич Котляре́вский (укр. Іван Петрович Котляревський, 29 августа (9 сентября) 1769, Полтава — 29 октября (10 ноября) 1838, там же) — выдающийся украинский писатель, драматург, первый классик новой украинской литературы, первый автор, начавший писать на украинском языке. Один из идеологов Просвещения на Украине. Русский военный офицер, чиновник.



Родился в Полтаве. В 1780—1789 учился в Полтавской духовной семинарии. В 1789—1793 работал канцеляристом, в 1793—1796 — домашним учителем в сельских помещичьих семьях. В 1796—1808 находился на военной службе. В 1806—1807 Котляревский в ранге штабс-капитана принимал участие в русско-турецкой войне 1806—1812 гг., был участником осады Измаила. В 1808 году вышел в отставку. С 1810 года работал надзирателем «Дома для воспитания детей бедных дворян». В 1812 году во время похода Наполеона І Бонапарта на Россию Котляревский с разрешения генерал-губернатора Я. Е. Лобанова-Ростовского, сформировал в городке Горошине Хорольского уезда на Полтавщине 5-й украинский казачий полк (при условии, что полк будет сохранён после окончания войны как постоянное казацкое войско), за что получил чин майора. В 1817—1821 гг. — директор Полтавского театра. В 1818 году вместе с В. Лукашевичем, В. Тарнавским и др. входил в состав полтавской масонской ложи «Любовь к истине». Котляревский оказывал содействие выкупу М. С. Щепкина из крепостничества. В 1827—1835 — попечитель «богоугодных» заведений. Умер в Полтаве.

Литературную деятельность начал около 1794 года. Котляревский — автор «Энеиды» (1798, 3 части; 1842 — полное посмертное издание), изданной под названием «Виргилиева Энеида. На малороссийский язык переложенная И. Котляревским. Санкт-Петербург. В медицинской типографии, 1809 года». Взяв за основу сюжетную канву одноименной поэмы Вергилия, а также одноименную пародийную поэму Н. П. Осипова на русском языке (где Эней изображён как русский «удалой детина»), Котляревский в традициях старинного малорусского бурлеска создал своё оригинальное художественное произведение, чтобы развлечь столичную интеллигенцию. В поэме автор воссоздал разные стороны жизни малороссийского общества во второй половине XVIII века. Национальная окраска и сочувствие к судьбе простого народа обусловили большой успех «Энеиды» среди современников.

В 1861 году известный украинофил Пантелеймон Кулиш назвал Котляревского выразителем «антинародных образцов вкуса», от души поиздевавшимся в своей «Энеиде» над «украинской народностью», выставившем напоказ «всё, что только могли найти паны карикатурного, смешного и нелепого в худших образчиках простолюдина», а язык поэмы назвал «образцом кабацкой украинской беседы». (Кулиш П.А. Обзор украинской словесности // Основа. 1861. №1. С. 244, 246. 247.)

По мотивам поэмы были созданы оперы «Эней в странствии» (композитор Я. Е. Лопатинский) и «Энеида» (композитор H. Лысенко, либретто Г. Садовского). В 1804 году написал «Песню на Новый 1805 год господину нашему и отцу Алексею Борисовичу Кукарину» (впервые опубликованная Я. Ф. Головацким в журнале «Пчела» в 1849). В 1819 г. Котляревский написал для Полтавского театра пьесы «Наталка-Полтавка» (изд. 1838, поставлена в 1819) и водевиль «Москаль-Волшебник» (изд. 1841), которые стали точкой отсчета новой украинской драматургии. H. Лысенко, использовав задел своих предшественников (О. Барсицького, А. Едлички) создал музыку к «Наталке-Полтавке». Творчество Котляревского высоко ценил Т. Г. Шевченко. Поэт в 1838 году написал стих «На вечную память Котляревскому», в котором воплотил Котляревского как национального певца и прославлял как творца бессмертной «Энеиды». В 1903 году в Полтаве был сооружен памятник Котляревского (скульптор Л. И. Позен), в 1973 году — в Киеве (скульптор Г. Кальченко). В 1952 году в Полтаве был открыт литературно-мемориальный музей Котляревского.

Сюжетной основой для поэмы И. П. Котляревского послужила знаменитая античная эпопея Вергилия «Энеида». Использовав фабульную канву творения романского поэта, Котляревский вывернул «наизнанку» оригинал, переосмыслив его патетическую тему. Величественная латинская поэма под пером русского поэта претворилась в веселый бурлескный рассказ. Жанр, в котором «высокая» тема передавалась в шутливом, пародийном тоне, приобрел значительную популярность еще в эпоху Возрождения. Особенно интенсивно травестировалась в европейской литературе Вергилиева «Энеида». Наиболее известными ее переработками считаются «Перелицованная Энеида» итальянского писателя Д. Лалли (1633 г.); «Перелицованный Вергилий» французского писателя П. Скаррона (1648-1652 гг.); «Вергилиева Энеида, или приключения благочестивого героя Энея» австрийского писателя А. Блюмауера (1783-1786 гг.) и др.
В XVIII в. появляется ряд комичных поэм бурлескного типа в русской литературе, среди них пародия «Вергилиева Энеида, вывороченная наизнанку» М. Осипова (1791-1796 гг.), которую завершил в течении 1802-1808 гг. О. Котельницкий. Предшественником Котляревского в жанре травести был выпускник Киевской академии П. Лобысевич, который во второй половине XVIII в. сделал попытку переписать «Буколики» Вергилия, показав «вергилиевых пастухов… в малороссийский кобеняк переодетых». Таким образом И. П. Котляревский опирался на опыт и достижения его предшественников в европейской и отечественной литературе. Однако поэма Котляревского безусловно превосходит все бурлескные переработки Вергилиевой эпопеи и другие достаточно распространенные в то время в литературе бурлескно-травестийные произведения. Так российский критик О. Сомов в «Обзоре российской словесности за 1828 г.» писал: «Из всех предыдущих Энеид, Язонов и Прозерпин навыворот уцелела только малороссийская пародия «Энеиды» И. П. Котляревского потому, что автор ее умел приправить свою поэму малороссийской солью и живо вывести в ней, вместо троянцев, карфагенян и латинян, земляков своих малороссиян с их домашним бытом, привычками и поговорками».
Иван Петрович Котляревский работал над поэмой с небольшими перерывами около тридцати лет, начиная с 1794 г., во время учительствования в помещичьих семьях на Полтавщине. Не оставлял работы над «Энеидой» он и в период пребывания на воинской службе в 1796-1808 гг. В 1809 г. в Петербурге Котляревский подготовил издание поэмы с названием «Виргилеева Энеида на малороссийский язык переложенная И. Котляревским». Тут впервые была помещена четвертая часть поэмы. Над пятой и шестой частями «Энеиды» Котляревский работал на протяжении десяти лет. Где-то около 1820 г. поэма была завершена, однако при жизни автора остальные части так и не были опубликованы. Незадолго до смерти Котляревский передает «Энеиду» харьковскому издателю О. А. Волохинову, который и опубликовал поэму в полном размере в Харькове 1842 г. Это было первое полное издание поэмы.

«Энеида» И.П. Котляревского



Более двух столетий отделяют нас от того времени, когда жил и творил классик украинской литературы Иван Петрович Котляревский. Его основное произведение, — травестийная поэма «Энеида». Первая часть была издана в 1798,— испытание временем более чем достаточное. И думается, читатель и в наши дни, отнесется к произведению Котляревского не как к музейному экспонату, а как к памятнику подлинно живой поэзии. Читатель почувствует в нем «душу живую» и даже в какой-то мере созвучную чувствам и мыслям людей, переживших подлинно величайший переворот в истории человечества.

И.П. Котляревский занял прочное место в истории украинской литературы, и недаром его величали «отцом» («батьком»), зачинателем. Немало панегириков ему было написано украинскими писателями — и стихами и прозою. Изучали источники его произведений, сопоставляли их со всем, что походило на них в украинской, русской и зарубежных литературах. Изучали ритмику «Энеиды», ее поэтический язык. Изучали сценическую историю пьесы Котляревского «Наталка Полтавка», определяли ее место в истории украинской драматургии. Обращались к водевилю Котляревского «Солдат-чародей», подыскивали его источники во французской литературе, в украинском фольклоре, в русской литературе XVIII века.

Исследовали влияние Котляревского на ближайшую к нему и позднейшую украинскую литературу. Термин «котляревщина» то утверждался по отношению к эпигонскому украинскому бурлеску двадцатых — тридцатых годов XIX века, то исчезал и вновь появлялся, чтобы окончательно исчезнуть и освободить автора «Энеиды» от ответственности за бездарных подражателей.

Уважение к Котляревскому за сто лет, которые прошли с момента опубликования первой его биографии (С.П. Стеблин-Каминского), могло бы отлиться раз навсегда в стойкие формы, оживляясь изредка частными научными спорами о генезисе его поэмы и о ее тексте, спорами не для публики, а для специалистов.

И тем не менее остался еще ряд вопросов, не до конца решенных, и среди них главный: чем же все-таки объясняется исключительный успех «Энеиды» у современников и столь длительная жизнь ее в памяти широкого круга читателей — вплоть до наших дней?

Трудно было бы представить себе, например, русского читателя, который, не будучи литературоведом, ради удовольствия стал бы перечитывать русскую пародийную поэму Н. Осипова и А. Котельницкого «Вергилиева Энеида, вывороченная наизнанку» (1791 — 1796). Она считается прототипом поэмы Котляревского и совпадает с украинской «Энеидой» в общем замысле, отдельных эпизодах и даже некоторых стихах. Вполне возможно, что Котляревский знал такую же, еще более старую поэму французского писателя Скаррона («Травестированный Вергилий», 1648—1652) и немецкую «Приключения благочестивого язычника Энея» (1784 — 1788) Блюмауэра.

Но в отличие от этих произведений «Энеида» Котляревского живет. В эпоху, когда знание античной мифологии и поэзии было обязательным для всякого школьника, такого рода травестирования возбуждали интерес, казались смешными. Но не забыта поныне поэма Котляревского, продолжает жить ее герой Эней, «парубок бедовый», который в ходе поэмы превращается в отважного казака — «лицаря», стоящего перед нами прямым, как сосна, величавым, бывалым и «тертым».

Так продолжает жить на сцене простая и волнующая пьеса Котляревского «Наталка-Полтавка». Таков суд истории, суд читателей и зрителей, а ведь именно в них и живет своей второй жизнью творчество поэтов.

Чем же так прочно привязал к себе Котляревский читателей? Традиционной стала мысль о том, что значение травестированных (героико-комических) поэм,— в том числе и пародий на «Энеиду», между прочим,— в борьбе их авторов против традиций французского классицизма. Но в украинской литературе классицистские традиции почти не имели места. В этом случае достоинства поэмы видят в ее юморе, народности, реализме. Это в известной мере справедливо, но реализм «Энеиды» не похож на реализм «Наталки-Полтавки» и, разумеется, резко отличен от критического реализма, утвердившегося в русской и украинской литературах во второй половине XIX века. Трудно найти украинского писателя XIX века, который не тяготел бы к народности. Что касается юмора, то ведь он вообще считается одною из особенностей украинского «национального характера».

Эти установившиеся и сделавшиеся фактически общими местами оценки не объясняют нам ни причин исключительного успеха Котляревского, ни природы его образно-словесного познания действительности.

Мало что может пояснить и его биография. Со времен Стеблин-Каминского и до наших дней собрано большое количество фактов, но материал этот маловыразителен. Письма Котляревского сохранились в незначительном количестве. Никаких дневников или автобиографий до нас не дошло. О личности писателя, о его жизни приходится более догадываться по отрывочным сведениям. Сын мелкого чиновника, недоучившийся семинарист, домашний учитель, бывший военный, попечитель «богоугодных заведений», любитель и организатор театра — все это, так сказать, только фасад внутренней жизни поэта, о которой можно составить себе представление лишь на основании кое-каких воспоминаний современников. И, однако, этот «фасад» представляет несомненный интерес и проливает свет на процесс формирования мировоззрения поэта. Бывший военный, он принимал активное участие в русско-турецкой войне: в боевых операциях под Бендерами, в осаде Измаила. Во время отечественной войны 1812 года он по поручению генерал-губернатора Лобанова-Ростовского формирует 5-й конный полк украинского казачьего войска. Театральная деятельность Котляревского (в 1816 году он назначается главным директором полтавского театра) — это прежде всего творческое содружество его с замечательным русским актером М.С. Щепкиным, который был приглашен в составе харьковской труппы Штейна на гастроли в Полтаву. Мирный обыватель, некоторое время состоявший членом полтавской масонской ложи «Любовь к истине», учредителем которой был один из организаторов «Союза благоденствия» М.Н. Новиков, Котляревский в то же время был в добрых отношениях со всеми хозяевами Полтавской губернии и, по словам биографа, бывал «принят во всех лучших домах». Тот же Стеблин-Каминский рассказывает, что русские литераторы, проезжая через Полтаву, заходили к Котляревскому, и гостеприимный автор «Энеиды» обыкновенно «говорил немного, но все сказанное им было полно живого интереса и глубокомыслия». Биограф готов видеть в этом «пиетет провинциального литератора перед приезжими из столицы гостями». И, однако, этот «провинциальный литератор» в 1821 году был избран почетным членом «Вольного общества любителей российской словесности» в Петербурге, связанного с декабристским «Союзом благоденствия», в составе руководства которого находились К.Ф. Рылеев, братья Бестужевы, Ф.Н. Глинка, М.И. Гнедич. Котляревский участвовал в деятельности «Общества» заочно, но его «Энеида» была хорошо знакома русским литераторам.

Пробовали характеризовать личность Котляревского на основании книг, которые он читал или мог читать. Библиотека поэта состояла из латинских, французских и русских книг и журналов. Конечно, видное место в ней занимала библия, но рядом с нею имелись и сочинения Вольтера. Читал он, видимо, то, что читали и другие «просвещенные дворяне» его времени. Но это чтение не сделало его ни подражателем, ни последователем какого-либо из господствовавших тогда литературных направлений. Более всего прочего в творчестве Котляревского отразились связи с русской сатирической литературой XVIII века, представленной Новиковым, Чулковым, Крыловым, Фонвизиным. А еще больше дала ему не письменная или книжная литература, а народная словесность, украинский фольклор, к которому он с детства прислушивался и впоследствии стал исключительным его знатоком.

Так вот и стоит в отдалении от нас образ «высокого худощавого старичка в белом полотняном халате и соломенной крестьянской шляпе» — каким Котляревского изобразил Т.Г. Шевченко в своей русской повести «Близнецы»,— любителя всего благородного, в каком бы обличии оно ни являлось,— не очень охочего до разговоров, но лучшего на всей Украине рассказчика смешной присказки или анекдота. Таков приблизительный портрет писателя. Фон этого портрета — уездный городок Полтава, белые, окруженные вишневыми садами хаты, собор на горе, «шведская могила» — памятник знаменитой Полтавской битвы, а кроме всего этого и гостиного двора — «никаких публичных зданий и надлежащей красоты», как говорилось в одном из официальных документов XVIII века. Обстановка почти идиллическая. Но этому внешнему спокойствию не следует очень доверять. Детство и юность Котляревского проходили не на идиллическом, а на глубоко сумрачном фоне. Вторая половина XVIII века — время мероприятий царского правительства, которые должны были бы положить конец существованию исторической Украины. В 1775 году ликвидируется Запорожская Сечь — последний остаток «казацкой вольности». В 80-х годах XVIII века Киевская академия, некогда бывшая средоточием украинской культуры, преобразуется в русскую духовную академию. Митрополиты Гавриил Кременецкий и Самуил Миславский старались всеми средствами вытеснить «простонародное здешнее наречие» и заменить его «чистым российским языком». Разделы Польши дробили, уменьшали, перетасовывали земли, населенные украинским народом. Основание губерний, запрещение свободного перехода крестьян от одного помещика к другому, превращение казацких полков в регулярное войско, превращение бывшей казацкой старшины в «благородное российское дворянство» — все это радикально изменяло лицо края. Новоиспеченная дворянская интеллигенция изо всех сил старалась говорить, петь и танцевать по-русски или по-польски. Императрица Екатерина II щедрой рукой раздавала украинские земли вместе с окончательно закрепощенными крестьянами своим фаворитам. Плодородные земли заселялись немцами-колонистами.

Сам украинский язык, которым говорили народные массы, казался языком, отходящим в прошлое и не имеющим никакого права на литературу.

Резко размежевались два лагеря: с одной стороны «простой народ», еще сохранявший традиции прошлого; с другой «паны» и их интеллигенция, все более отрывавшаяся от народа.

Но «душа народная» оставалась живой. Ее считали уже умершей и погребенной. Изредка она заявляла о себе то стонами скорбных песен, то взрывами гнева противопанских восстаний, разрозненных и неорганизованных. Народные певцы, слепые лирники жалобно тянули горькую песнь о Правде и Неправде:

Чи ти, Правдо, вмерла, чи ти заключена,

Що тая Неправда увесь світ зажерла?

Бо тепера Правда сидить у темниці!

А тая Неправда з панами в світлиці...

Но все эти слова не достигали печатного станка, оставались вне литературы. Только в рукописях таились вирши «странствующих дьяков» — своеобразного порождения украинского быта: вирши то юмористические, то резко сатирические, иногда пародировавшие церковные предания и песнопения. В рукописях таились пока и сочинения своеобразного философа Григория Сковороды, обличавшего корысть и себялюбие господствующих классов, призывавшего к нравственному совершенствованию, противоречиво соединившего в своей философии элементы идеализма с материализмом. До поры до времени все это, как и богатейшее народное творчество, таилось под спудом.

«Энеида» Котляревского стала первым печатным памятником украинской литературы, как бы завершавшим период долгой «подспудной» жизни и в то же время открывавшим перспективы нового развития, и, несмотря на свою комическую внешность, серьезным по своему общественному значению. Не так важно, что по форме это травестия. Зачинатели новой литературы нередко опирались в своем творчестве на готовый образец или отталкивались от него. «Дон-Кихот» Сервантеса был первоначально задуман как пародия на рыцарские романы. Рабле пародировал феодальную эпопею и отталкивался от популярной народной книжки. Но в процессе создавания и «Дон-Кихот» и сатира Рабле переросли рамки пародии.

«Энеида» Котляревского писалась в течение двадцати шести лет. За это время видоизменялся авторский замысел, варьировался тон изложения, расширялась первоначальная концепция материала, но известное единство произведения сохранилось.

Это единство — в чрезвычайно жизнеутверждающем, материалистическом, оптимистическом мировосприятии, которое проникает всю поэму. Политические условия поставили под знак вопроса право на существование украинского языка, украинского трудового народа. Быть ему или не быть? «Быть!» — ответил во весь свой могучий голос скромный полтавский поэт.

Я дужий народ, я молодий!

Эти слова украинского советского поэта Павла Тычины можно было бы поставить эпиграфом к поэме Котляревского.

Не так существен сюжет произведения. В общем, он построен по схеме «Энеиды» Вергилия: бегство Энея и уцелевшей части троянского войска из разрушенной Трои, скитания по морю, прибытие в Карфаген, откуда, по воле богов, Эней, оборвав завязавшийся было роман с царицей Дидоной, вместе с товарищами отплывает к Сицилии, к берегам Италии, посещая попутно «подземное царство» — жилище грешных и праведных душ; прибытие в Лациум и длительная война с Турном, царем рутульским, кончающаяся победой троянцев и женитьбой Энея на дочери царя Латина — Лавинии. Не так существенны и отдельные персонажи поэмы. Тщетно стали бы мы раздумывать над проблемой характера отдельных героев, вскрывать противоречия в их психологии и поступках. Да, в «Энеиде» имеются отдельные действующие лица: Эней, Дидона, боги — Зевс, Юнона, Венера, Вулкан, Эол и другие, цари — Латин и Турн, отважные юные воины Низ и Эвриал. Но главный ее герой — троянское войско. Не отдельный человек, а люди.

И какие люди!

Это люди исключительно здоровой и могучей плоти, ненасытные едоки, неудержимые в потреблении «горілки». У них здоровенные кулаки, красно-синие щеки, страшные, способные перегрызть и перемолоть любую кость зубы, невероятные по способности вместить любую пищу животы. Это люди неимоверной силы, с железными мускулами, громовыми голосами. Когда они начинают биться,— а в бой они идут с великой охотой,— только и слышен хруст выбиваемых зубов, треск раскалываемых черепов, крик и брань, неисчерпаемая в каскадах ругательных комбинаций. Этот человеческий мир — апофеоз телесности, невероятной выносливости, здоровья, которое плещет через край, полнокровия. Это «пройдисвіти», разбойники, босяки — и в то же время «лицарі», герои, титаны, способные не одну Оссу поставить на Пелион, сбросить и вновь поставить. Попробуйте посоревноваться с таким народом!

Поразительна материальность изображения. Сколько места в поэме отведено, например, описаниям еды и всяческого пития, поглощаемого действующими лицами. Персонажи Вергилия, автора «немного тощей Энеиды» (выражение Пушкина), прибыв в Карфаген, сидят за пиршественным столом у Дидоны, но больше слушают рассказ Энея о «невыразимом горе», чем что-нибудь едят. У Котляревского — не то. Автор позднее написанной книжки «Обычаи, поверья, кухня и напитки малороссиян» (1860) М. Маркевич, мог бы ограничиться в гастрономической части только одним материалом, представленным «Энеидой». Претерпев и разрушение Трои, и жестокую морскую бурю, троянцы во главе с Энеем — босые, чумазые, полуголые — пристали у берегов Карфагена — и вот уже накрыт стол, а на нем:

Свиная голова под хреном,

Кулеш, лемешка и лапша.

Тому — индюк с подливой лаком,

Другому — корж медовый с маком,

И путря тоже хороша.

Тянули кубками сливянку,

На мед и брагу налегли,

Горелку пили, запеканку...

То же повторяется и в Сицилии у царя Ацеста, где поминали покойного Энеева отца Анхиза и где снова сам Эней допился до того, что едва не испустил дух.

Спустившись в царство мертвых, герой-троянец наблюдает в Элизиуме блаженство праведников. Оно было бы неполно без вареников, оладьев, пышек, без пшеничных калачей с икрой и, разумеется, без «горілки» — при этом не простой, а подобающей угодникам божьим:

Угощались там не пенной,

А третьепробною, отменной

(Ей вкусу придавал бадьян),

А также запеканкой пряной,

Анисовой или калганной.

В ней были перец и шафран.

Без устали едят, пьют, танцуют, «женихаются», бьются, кричат, ревут во все горло эти могучие люди. Любят они — как уже сказано — и крепкое словцо, и в области эсхрологической лексики проявляют тоже незаурядное искусство. Им владели легендарные украинские казаки, писавшие будто бы письмо турецкому султану, пародируя его титул: «сын салтана турского, цисар турский, грецкий, македонский, вавилонский, ерусалимский» — и далее называя его «товарищем сатанинским, кухарем вавилонским, свинопасом александрийским, шпиком и скаредою, и всего света марою (призраком), адским внуком» и т. д. Им владел и другой крупный мастер украинского слова, полемист Иван Вышенский, изобличавший корыстолюбивых владык церкви. Обращаясь к католическому епископу и противопоставляя ему бедного православного монаха, он осыпал его стрелами неологизмов, неистощимый в своих инвективах: «Ты еси кровоед, мясоед, скотоед, звероед, куроед, гускоед, еще ты чревобесник, еще ты гортаногратель, еще ты гортаномудрец, еще ты — дитя, младенец, молокопий» и т. д. Все это также трудно поддается переводу на русский язык, как и соответствующие места поэмы Котляревского.

Тем, кто сомневался в существовании украинского («малороссийского») народа, Котляревский показал его, как необычайную своей мощью стихию. Ему не было нужды в выдумке. Он ведь видел этих людей в селах и городах, видел их и на поле боя, когда служил в армии. Видел он их и в образах запорожского казачества, каким оно представлялось народной фантазии, песне и легенде. Это те самые люди, сильные, отважные, неутомимые в походах, которым не нужно богатства, а нужна прежде всего «воля», свобода, без которой и жизни для них нет. О них рассказывал иностранец Боплан, украинские казацкие летописцы Самовидец, Величко, Грабянка, Микита Корж и многие другие.

Это люди, способные голыми руками взять раскаленное ядро, которые с пренебрежением относятся к физической боли («вот говорили, что больно, когда с живого кожу сдирают, а оно словно комары кусают»). Они умрут, но не станут рабами. Они уважают старших, ценят военные звания, но выше всего ставят славу и военное дело, чтоб и себя не выставить на смех, и врагов потоптать ногами. Это те самые отчаянные бритоголовые сорванцы, которые никогда не сидят без дела: «когда не пьют, так вшей бьют, а все же не гуляют». Народная фантазия крепко полюбила их — и вплоть до XIX века в народных картинах мы находим портреты фантастического казака «Мамая», сопровождаемые надписями с характеристикой этого беспечного, отважного и равнодушного ко всем невзгодам героя. Он убежден, что человек «не скотина, больше ведра (горілки) не выпьет», «тютюн и люлька» (табак и трубка) ему дороже жинки. А когда он начнет танцевать, так закинет ноги за спину, и весь свет изумляется, что за «козак вдався».

Пусть они выступают в поэме Котляревского под диковинными именами Невтеса, Палинура, Низа, Эвриала, Гелленора, Лика — мы прекрасно понимаем, что это маскарад и что автор не очень заботится, чтобы маски держались прочно. Под псевдонимом Невтеса выступает Охрим. Подлинное имя Палинура Тарас, а когда, например (в 5-й части), появляется Лик — «краснорожий мужлан, под стать степному волкодаву» — украинцы без труда узнают в нем своего земляка.

Святая спайка товарищества — того товарищества, о котором впоследствии гоголевский Тарас Бульба говорил, что выше его ничего нет на свете, скрепила в одну семью этих людей, лишенных родины, оседлости и недвижимой собственности. Войско их — их семья, их отечество: ведь отечество — не столько родная земля, сколько родные люди, свой коллектив, товарищи. А поэтому вполне законным кажется их патриотизм и целиком оправдана знаменитая тирада:

А где любовь к отчизне светит,

Там вражья сила гибель встретит,

Там сердце крепче, чем свинец.

Это не только ремарка автора. Это чувство, воодушевляющее и его героев, и ту реальную среду, из которой он их выбирал.

Мы смеемся, читая «Энеиду» Котляревского. Но подлинно смешны в ней не троянцы, а боги, не люди, а цари. Дух, который живит троянских «казаков», несмотря на то что они одеты в бурлескное одеяние, остается героическим духом. Мы живем в эпоху, вовсе не схожую с эпохой Котляревского. Преобразился весь окружающий нас мир, неузнаваемыми стали люди. Но вспомним слова, произнесенные украинским народом устами П. Тычины:

Я стверджусь, я утверждаюсь — Бо я живу.

В далекое от нас время, в несхожих условиях «Энеида» Котляревского была также самоутверждением — и в этом ее большое общественное значение, в этом тайна ее живучести, ее славы. Когда-то Кулиш, выступая против Котляревского, утверждал, что автор «Энеиды» «сам не знал хорошо, что он творит», «был только слепым орудием украинского мировоззрения». Знал или не знал Котляревский, что он творит, об этом следовало бы спросить у него самого. Спросить невозможно, но осталась поэма, которая говорит сама за себя.

Известный историк Украины Александра Ефименко когда-то писала, что «Энеида» Котляревского так относится к «Энеиде» Осипова, как живой цветок — к фабричному бездушному изделию. И это не преувеличение. Еще Пушкин признавал Осипова «холодным и однообразным» и противопоставлял ему Василия Майкова (автора бурлескной поэмы «Елисей, или Раздраженный Вакх»), считая, что «Елисей» действительно смешон. Смешна и поэма Котляревского. Суть ее смеха не в разбитых носах, порванных штанах и синяках под глазами. Есть стадия в развитии реалистического стиля, когда обращение к так называемой «низкой» стороне действительности совершенно необходимо. Оно помогает «попрощаться с небом» и спуститься к земле.

Простимся тоже с небесами,

Сойдем на землю в свой черед,— говорит Котляревский в шестой части поэмы. Вспомним, что «Дон-Кихот» Сервантеса в первой своей части изобилует описаниями драк и побоищ на постоялых дворах, где останавливается «рыцарь печального образа» вместе со своим оруженосцем. Эти - грубые сцены не затемняют для нас высокой идейности романа.

«Энеида» Котляревского — это целая симфония смеха дикого, отчаянного, под которым не сразу мы почувствуем — но не можем не почувствовать! — смех, исходящий от критически воспринимающего действительность разума.

Раздумывая о ее художественной родне, вспоминается не столько русская «героико-комическая» поэма XVIII века, сколько другое, отдаленное от нее хронологически произведение искусства, принадлежащее великому русскому живописцу И. Е. Репину. Репинские «Запорожцы, пишущие письмо турецкому султану» как нельзя лучше отвечают стилю поэмы и ее духу.

«До сих пор не мог ответить вам,— писал Репин Стасову, работая над картиной в 1880 году.— А всему виноваты Запорожцы. Ну и народец же! Голова кругом идет от их гама и шума. Недели две без отдыха живу с ними, нельзя расстаться: веселый народ... Чертовский народ! Никто на всем свете не чувствовал так глубоко свободы, равенства, братства».

Этот «чертовский народ» прямая родня Энеям, Гелленорам, Паллантам Котляревского. Мы не знаем, была ли поэма Котляревского в числе источников, которыми вдохновлялся Репин. Но если и не была, то ведь Репин хорошо знал Гоголя, связь которого с Котляревским несомненна. В заметках Гоголя в его рукописной «Книге всякой всячины» (1826 — 1831) имеется более двух десятков выписок из «Энеиды».

Особо значительным в поэме Котляревского является присутствие в ней самого поэта, «любителя всего благородного, в чем бы оно ни проявилось», как мы уже читали выше, носителя идей гуманных и прогрессивных, хоть и прикрытых комической маской. Так прикрывал Рабле свою личность великого гуманиста маскою бесшабашного пьяницы, болтуна и сквернослова. Нужно быть не то что близоруким, а вовсе слепым, чтобы не увидеть в «Энеиде» общественной сатиры. Острота нападений на крепостничество, на праздность, себялюбие и распутство «олимпийцев», в которых нетрудно разглядеть черты украинского панства, на корыстолюбие жрецов, то и дело превращающихся в попов и протопопов, на взятки и продажность чиновников — все это делало Котляревского выразителем дум и надежд широких слоев населения, народной оценки строя.

Мужичья правда очи колет,

А панская — как пан изволит...

Это сказано между прочим — но по существу это такая смелость со стороны полтавского чиновника-литератора, что те, кто мог бы возмутиться подобной дерзостью, просто не поняли силы этого вызова. Они не заметили в поэме Котляревского и тех «панов», которые мучаются в аду за угнетение своих крепостных, не поняли и того, что в образах «олимпийцев» Зевса, Юноны, Венеры, Эола, как в зеркале, отражается распутная, бездельная, себялюбивая жизнь. Автор скрыл свое понимание действительности под маскою смеха. Несколько раз в поэме он нарочито подчеркивает, будто его цель — «только смешить». Рассказывая о трагических событиях кровопролитной войны, он торопится заявить, что муза его — вовсе не муза трагедии:

Я музу кличу не такую,

Веселую и молодую,

А старых — залягай Пегас.

И еще дальше:

Вдобавок ныть я не мастак,

Мне охи, слезы — пуще смерти,

Я сроду не грустил, поверьте!

Авось, друзья, сойдет и так.

«Энеида» была начата в молодости, заканчивалась — когда поэту пошел уже шестой десяток. Читая поэму, легко увидеть, как постепенно «травестийный стиль» ее трансформируется, как все больше наполняется она элементами реального украинского быта. Троянцы поют песню про Сагайдачного (вероятно, знаменитую песню «Ой на горі та женці жнуть»), Сивилла Кумекая напоминает «бабу-ягу» народных сказок; во дворце царя Латина стены увешаны лубочными народными картинками; в числе подарков, поднесенных ему, оказываются коврик-самолет, скатерть-самобранка, сапоги-самоходы; элементы украинского быта и украинского фольклора все чаще внедряются в изложение — и в конце концов мы вправе забыть и о Вергилии, и возможном первоначально травестийном замысле — и принять поэму, как своеобразное, «эзоповским языком» переданное изображение украинской действительности конца XVIII века.

Видимо, так ее и приняли представители нарождавшейся в двадцатых — тридцатых годах XIX века украинской демократической интеллигенции. Так ее поняли и те украинцы, которые вошли в русскую литературу и стали ее деятелями. Близкий к пушкинскому окружению и к кружкам декабристов Орест Сомов в одной из своих статей, отзываясь на «Комическую Энеиду» некоего Неведомского, в 1828 году писал: «Из всех предыдущих Энеид, Язонов и Прозерпин навыворот уцелела только малороссийская пародия «Энеиды» Котляревского, потому что автор ее сумел прикрасить свою поэму малороссийскою солью и живо вывести в ней, вместо троянцев, карфагенян и латинян, земляков своих малороссов с их домашним бытом, обычаями и поговорками».

Конечно, последователями Котляревского не были те, кто, продолжая бурлескную традицию, сочинял поэмы в стиле «Горпиниды» П. Белецкого-Носенко или «Жабомишодраківки» (Войны мышей и лягушек) К. Думитрашкова. Никому из них не хватало той широты синтеза, основанного на глубоком знании народного быта, ни той подлинно рубенсовской мощи, с которою создавались образы, ни того остросатирического подтекста, который имелся у Котляревского. Только ему одному удалось своей поэмой пропеть первую песню об Украине, сделать то великое дело, о котором с такой теплотой вспоминал молодой Шевченко, обращаясь к Котляревскому:

...ти Всю славу козацьку за словом единим

Переніс в убогу хату сироти.

В процессе создания стиль поэмы Котляревского менялся. В последних своих частях она все более приближалась, отходя от жанра «травестии», к типу лиро-эпической поэмы, не чуждаясь авторских отступлений и самим строем языка иногда напоминая произведения великих русских поэтов позднейшей поры. Когда мы читаем у Котляревского:

Хто бив, хто різав, хто колов,—

мы можем вспомнить Пушкина:

Швед, русский колет, рубит, режет.

Или, читая описание войска, отдыхающего ночью накануне сражения и готовящегося к новому бою:

...дехто спати укладався,

А хто під буркой витягавсь,

Онучі інші полоскали,

Другіі, лежа, розмовляли,

А хто прудився у кабиць, — мы можем вспомнить стихи из «Бородино» М. Ю. Лермонтова:

Кто кивер чистил, весь избитый,

Кто штык точил, ворча сердито...

Конечно, ни о каком «взаимодействии» и «взаимовлиянии» тут не может быть речи. Но традиции XVIII века все более теряли свою власть над Котляревским. Он из них вышел, он дал в своей поэме наиболее полное и совершенное их выражение. И в то же время он вольно или невольно от них оттолкнулся, и его «Энеида» стала не только замечательным эпилогом старинной украинской литературы, но и блистательным прологом новой, демократической украинской литературы XIX века.

---

8

№8

1843-45 окончат сформиров.мировоззрен Шевч.идея крест революции.единомышлен.многих револ-демократов. В программ стихе «3 года»(1845) заявляет:

И порзрели очи у меня тогда

Как глянул –молвить нету мочи

Вокруг меня не люди- змеи

Только змеи злые

И высохли мои слезы

Слезы молодые.

«разрытая могила», «Завещание»- выраж.политич бунтарство, критика самодерж системы, чувство гражд скорби. В»Завещ» призыв к нар восстан.Путь к вооруж сопротивлен, царизму.

С 1844 все большее место- полит сатира «послание» «кавказ» «сон». Выступ. Как убежден. Революционер, непримерим.борец за национ-социал.освобожд.укр народа и др. угнет народов.

Поэма «сон» - памфлет эпохальн. Значения, портив самодерж. И крепостнич., рус. Монархии с ее демократ.и царедворцами, роскош палатами и разорен.селами.

Ш. сначала саркастич назыв Укр «раем»:

Взгляни, в том краю, где теперь покидаешь

Рваную серьмягу с калеки сдирают

С кожей сдирают, ведь надо ж обуть

Княжат малолетних.

Ш. утвержд.что царизм- душитель народа:

Это Петр распинавший нашу Украину

А вторая доконала вдову-сиротину.

Царицу, монарха и их преспешников высмеивает, прибег к гротеску:

Вот где рай-то. До чего ж там

Золотом обшиты - блюдолицы.

Автор утвержд, что сила царя исчезнет, если выступит против него народ. Прямой призыв к восстанию. Как и все патриоты, он убежден.интернационалист. Он с чуткостью относился к страданиям всех народов-кавказцев( поэма «кавказ» «еретик») «кавказ»- филос.размышлен. и соц-полит.сатира. Ш. разрабат важн. Тему- борьба нар.кавказа против посягательств и гнета царизма. В ссылке- бунт. Пафос творчества. Поэт –револ. Утверждал: «терзаюсь мучаюсь но все ж не каюсь»

---

11

Драма «Украденное счастье» – одно из наилучших произведений Ивана Франко. Занимает она почетное место в украинской классической драматургии. И. Франко, человек очень честный и прямолинейный, ставит в драме вопросы: кто виноват в трагедии Николая, Анны и Михаила, в том, что у них украдено счастье? Перед читателем и зрителем проходит жизнь трех персонажей; Николая Задорожного, его жены Анны и ее любимого - жандарма Михаила Гурмана.

Мы понимаем, что трагедию переживают все три героя. Их жизнь протекает в типичных условиях жизни галичского села. Чтобы завладеть землей, Анну насильно отдают замуж за нелюбимого ей, пожилого крестьянина Николая Задорожного, разлучают с любимым Михаилом. Узнав о том, что Михаил возвращается я домой, живой, боится Анна мести, так как Михаилу клялась, присягала: «…лучше в могилу пойду, чем с кем-то другим в брак». Соперничают в ее сердце любовь к Гурману и соблюдение правил брачного закона. Говорит эта измученная женщина: «Хотя бы и сердце разорвалось, а забыть надо. У меня есть муж брачный. Я ему присягала и ему буду верна». Возникает перед нами трагический образ женщины-страдалицы, благородной, правдивой, с чистой душой – натуры, которая стала жертвой собственнического мира, в котором безраздельно властвовали человеческая несправедливость, жадность и хищничество. Украдено у нее счастье родными братьями, для которых главным было заграбастать землю Анны. Будто слышит эта женщина своим чутким сердцем, что случится что-то страшное, от чего погибнет ее чистая душа. Даже сны ей снятся, которые предсказывают слезы, напасти и смерть.

Украдено счастье и у Михаила, так как цесарское войско морально испортило крестьянского юношу, а служба в жандармерии исказила лучшие черты его характера. Украдено счастье, так как разлучили его с любимой девушкой. Поэтому и кажутся такими горькими его слова: «Двое мертвецов сошлись, что за жизнь любились и после смерти друг друга не забыли, а сойдясь, не могут лучшего делать, как ссориться». Кипит в душе Михаила справедливый протест и гнев, направленный не только против спокойного Николая, а и против братьев Анны, которые из корыстных побуждений отдают сестру за немилого.

Украдено счастье и у Николая Задорожного, мужа Анны. Не виноват он в том, что эта женщина стала его женой, ведь он любил ее, был всегда верным. Образ Николая – это образ галичского крестьянина с ограниченным, патриархальным мировоззрением. Николай несет тяжелый крест несправедливого обвинения в убийстве и ограблении, преследуемый властью, не может защитить себя. Личная жизнь разрушена, преданы его наилучшие чувства. Он, придавленный непомерным бременем жизненного краха, ломается. Тем не менее, он не лишен чувства человеческого достоинства, он способен защитить честь своей семьи, хотя и очень жестоким способом. Столкнувшись с несправедливостью, подлостью, Николай губит свою душу.

Каждый из этих героев по-своему лишен счастья. Драматург объясняет это причинами социального характера: жадностью братьев Анны, политической бесправностью, забитостью крестьянства (вспомним, что Николай сам дает руки, чтобы надели ему кандалы), невыносимым гнетом, эксплуататорским порядком и его страшными нормами и предрассудками. И потому взвивается любовь Анны, будто голубка в небо, наперекор всему, несмотря на пересуды, даже, несмотря на своего мужа, так как Михаил для нее все: «и мир, и люди, и честь, и присяга!» Тяжело переживает это Николай, так как он не виноват в несчастье жены, начинает пить, продавать по частям хозяйство, но и тогда старается защитить честь своей семьи. И убийство Михаила Гурмана, жандарма и любовника Анны – это будто вызов обществу и своей судьбе. Поэтому и прощает ему это убийство сам Михаил, говоря: «Ты сделал мне услугу, и я не сержусь на тебя! Я хотел сам себе такое сделать, и как-то рука не поднялась!». На некоторое время вернули свою любовь, свое украденное счастье Михаил и Анна, забрав его у Николая. Но недолго были они вместе, так как счастье нельзя украсть у другого человека, оставив его в отчаянии и грусти. Все ж таки нельзя нарушать брачной клятвы, присяги, как это сделала Анна, бросившись в объятия своего любимого, хотя и была эта любовь единственным настоящим счастьем.

Украдено счастье у всех героев драмы. А эта трагедия – как яркий обвинительный акт, как пылкий протест против душной атмосферы капиталистического общества, социальной несправедливости, устаревших традиций, которые стояли на пути к счастью труженика.

 Сочинение нашли по слову: Франко Иван Яковлевич

Понравилось сочинение? Сохрани в закладках сайт еще пригодится - » Кто украл счастье? по драме И. Франко «Украденное счастье»

События в драме Ивана Франка разворачиваются вокруг трех центральных персонажей: Анны, ее мужа Николая Задорожного и жандарма Михаила Гурмана. Образ Анны обрисован с большим чувством любви к обездоленному человеку. Она не раскрывает своего горя, скрывает от людей свои боли и страдания, как глубокую тайну. Из разговора с соседкой Анна узнает, что Михаил, которого полюбила и которому присягалась в верности, живой и приехал в их село. Весть о возвращении Михаила глубоко поразила Анну. Она возмущена подлостью жестокостью своих братьев, которые ее «обманули, надули, будто кота в мешке продали», убедив, что Михаил погиб. Женщина понимает, что утраченного нельзя возвратить, с ее уст срываются слова о том, что надо смириться с судьбой, забыть Михаила, так как она состоит в браке и должна быть верной своему мужу. При первой встрече с Гурманом Анна в отчаянии просит его смиловаться, не губить ее и Николая - не виновного в их несчастье.

Анна сознается в том, что боится Михаила, но не в возможности сдержать любовь, не может жить без него. Страшный и грозный он для нее - и любимый. Героиня «все готова отдать ему, бросить в болото, когда он того захочет!.. Даже свою, честь женскую, свою добрую славу. Присягу для него сломала. Сама на «человеческую усмешку отдала». Это не временное увлечение женщины, а давнее, настоящее чувство, которое некогда не угасало в ней.

После встречи с Михаилом у Анны произошел психологический излом. Ее теперь не пугают человеческие пересуди, она не думает крыться от своего мужчины и открыто говорит ему, что некогда его не любила и не может принудить себя. Анна не сознает своей вины, так как ее выдали замуж силой. Женщина надеялась, что встреча с Михаилом возвратит ей утраченное счастье, принесет радость, что они заживут новой, неведомой жизнью. Но, трагическая смерть Михаила вырвала у нее последнюю надежду.

Образ Николая Задорожного тоже глубоко трагический. Он долгие года мыкался в батрачестве, некогда и минутки радостной не испытал. Он добрый, трудолюбивый, своими кровавыми мозолями нароботал на маленькое хозяйство и надеялся, что бракосочетание с Анной принесет ему счастье. Но скоро он убедился, что молодая и красивая жена не любит его, что счастье отворачивается от него.. Николай не понимал, что, женясь на Анне, он является невольным участником похищения счастья у человека, сердце которого принадлежало другому.

Михаил предъявляет обвинение ему в убийстве корчмаря и арестовывает. С большой болью в сердце Николай переживает тяжелое обвинение и стыд от людей. Возвратившись из тюрьмы, он узнает о неверности жены. Но Николай мирится со своей бесталанностью, так как любит Анну, ему больно, но он не осмеливается даже намекнуть женщине, а не то что упрекать ее. Не имея сил повлиять на жену, унять свою боль, Николай запил. Соседи подстрекают его против Анны. Доведенный до отчаяния грубым поведением жандарма, Николай топором забивает его.

Михаил Гурман - сын бедной вдовы. До службы в армии, а потом в жандармерии он был честным и трудолюбивым парнем. Казарма и военная служба сделали его бессердечным, жандармерия испортила его властью над сельскими людьми. Все это убило в нем человечность, сделало жестоким. Не изменилась лишь пылкая любовь к Анне. «Сия любовь была моим одиноким, наиболее дорогим сокровищем, она могла бы из меня сделать доброго, порядочного мужчину. А ты, Николай, ты в союзе с теми извергами украл у меня то одинокое счастье», - говорит он Николаю.

Встретившись с Анной, Михаил старается возвратить украденное счастье. Ради этого он идет напролом, на злость тем, что их разлучил, наперекор тем, что украли их счастье.

Однако обстоятельства не до конца убили человечность в Михаиле. Умирая от рук Николая, он прощает ему, а людям говорит, что сам себе причинил смерть. Через всю драму автор с логической последовательностью проводит мысль: счастье похищено у всех трех героев в одинаковой мере.

«Перекрестные тропы» - повесть о борьбе справедливости с жестокостью и насилием Перекрестные тропы бывают и реальными, и символическими. Иногда перекрещиваются абсолютно противоположные пути. Именно такой перекресток мы видим в повести «Перекрестные тропы» Ивана Франко. Автор поднимает такие проблемы: борьба и жестокостью и насилием, выбор человеком жизненной позиции, проблема добра и зла. В повести четко прослеживается мысль, что человек всегда имеет выбор: принять лицемерную мораль общества или бороться с несправедливостью.

Сюжетные линии произведения - любовь и борьба - связанные с главным героем, молодым адвокатом Евгением Рафаловичем. Он прибыл в галичский уездный городок с четкими жизненными целями: стать народным защитником, расшевелить «темное царство», подтолкнуть крестьян к политической борьбе за национальные права. К жестокому противодействию со стороны власти Евгений готовил себя заранее, но он не знал, куда заведут его «перекрестные тропы» жизни. Он искал людей, в которых слова шли в паре с делами, и пренебрегал теми, «у которых патриотизм обычно его был на исходе на дебатах».

Рафаловичу приходится преодолевать множество препятствий на пути к поставленной цели. Он конфликтует с окружением, противостоит обстоятельствам, стремится изменить их. У Рафаловича есть соучастники, но появляется и много врагов. Он быстро убедился, что в городе к нему относятся настороженно. «Сильные мира сего-сразу же увидели в адвокате чужого - человека, который не только будет выпадать из системы, а и будет угрожать их собственным интересам. Староста Брикальский, садист и интриган Стальский, авантюристы Шнадель Шварц начинают действовать. Староста делает все, чтобы сорвать вече. Начинается поиск компромата на Рафаловича, обращаются к дезинформации и интриге. Евгения арестовывают, подозревая в убийстве Стальского.

Достигает ли Рафалович поставленной цели? На мой взгляд, частично - да. Ему предлагалось забыть мертвую жизнь не только в уезде, а и далеко за его пределами. Существующая система ощутила в лице адвоката Рафаловича опасного соперника, способного всколыхнуть крестьянские силы. И он до победы будет бороться с жестокостью, насилием и несправедливостью. Намерение бросить все и податься на «потливый остров» было мгновенным. Ведь Евгений ставит себе вопрос: «Которое ты имеешь право быть свободным, когда твой народ в неволе?».

Так на тропах жизни сходятся подвижники и разрушители, сталкивается воля и сопротивление власти, свет и тьма, добро и зло. И хочется верить, что победа будет на стороне добра.

---

15

Марко Вовчо́к (настоящее имя Мария Александровна Вилинская, по первому мужу —Маркович, по второму — Лобач-Жученко; 10 (22) декабря 1833, село Екатерининское,Елецкий уезд, Орловская губерния — 28 июля (10 августа) 1907, хутор Долинск, Терская область[1]) — украинская и русская писательница и поэтесса, переводчица.

Отец — Вилинский Александр Алексеевич, офицер, мать — Прасковья Петровна (урожд. Данилова), помещица. Троюродная сестра литературного критика Д. И. Писарева. Была знакома с Т. Шевченко, П. А. Кулишом, Н. И. Костомаровым, И. С. Тургеневым, А. И. Герценом, Н. А. Добролюбовым, Н. С. Лесковым и другими русскими и украинскими писателями, публицистами, учёными.

Писала на украинском, русском, французском языках. Первый сборник рассказов вышел на украинском языке в 1857. В своих произведениях осуждала крепостное право. Описывала историческое прошлое Украины. Вместе со своим мужем А. В. Марковичем занималась сбором и исследованием этнографических материалов на Украине.

Вела отдел иностранной литературы в журнале «Отечественные записки» (1868—1870).

Переводила с польского (Болеслав Прус), французского (Виктор Гюго, Жюль Верн) и других языков. Младший брат Марко Вовчок — Дмитрий Александрович Вилинский (1840 — после 1911), также был известным писателем, опубликовал охотничьи рассказы и поэзию.

Тематическая палитра «Народных рассказов» Марко Вовчок

Реалистичные произведения Марко Вовчок звучали как бескомпромиссный приговор крепостничеству. Начало литературной деятельности Марко Вовчок приходится на середину 50-х годов, когда она жила в Немирове. Пребывание в окрестных селах с целью записи народных песен, поговорок, легенд не только открыло глаза молодой исследовательницы на богатство поэтического гения украинского народа, но и помогло ей глубоко прочувствовать всю несправедливость феодально-крепостнической системы. «Мария Маркевич везде и всюду наталкивалась на ужасающие картины помещичьего произвола, бесчеловечных издевательств господ над крепостными. Видела она также и то, что крестьяне не только тяжко страдают, но и проявляют протест против гнета,
понимала, что здорового, творческого духа народа не задушить, что у свободолюбивых сердцах зреет горячее желание жить по-человечески..

Непосредственные впечатления от жизни крепостного крестьянства, стремление рассказать о трагедии порабощенных барщиной людей, выразить гневный протест против крепостнической неволи - вот те главные стимулы, которые заставили Марию Маркевич взяться за перо ». В течение 1856-1857 pp. она написала двенадцать рассказов из жизни украинского крестьянства и по совету А. В. Марковича послала их П. Кулишу в Петербург. В декабре 1857 г. (на титульном листе год издания обозначено 1858) с петербургской типографии Кулиша вышла небольшая книжечка под названием «Народные рассказы», подписанное убранным именем Марко Вовчок. Глубокие содержанием, сильные эмоциональной взволнованностью, талантливо законченные как произведения искусства «Народные рассказы» знаменовали собой дальнейший шаг в развитии критического реализма в украинской литературе.

Сборник состояла из одиннадцати рассказов: «Сестра», «Казачка», «Чумак», «Одарка», «Сон», «Барская воля» (позднее название-«Аграфена»), «Выкуп», «Свекровь», «Знай, ляше »(позднее название -« Отец Андрей »),« Максим Держатель »,« Даниил Гурч ».

Марко Вовчок воспевает в духе народных лирических песен и поверий осуществления девичьей мечты о семейном счастье, идеала судьбе женщины-крестьянки, который в сборнике «Народные рассказы» резко контрастирует с реальной трагической судьбой героинь-крепостных из рассказов «Горпина», «Одарка» , «Казачка». Идиллическим принципу картинности пользуется писательница в других рассказах: в некоторых из них создаются идиллические начала для контраста с трагическими окончаниями ( «Чумак»).

Марко Вовчок, выступившей в литературе именно в разгар борьбы за ликвидацию крепостничества, по-новому поставила и решила традиционную крестьянскую тему.

Новаторство «Народных рассказов» заключалось в том, что писательница шла своими самобытными путями не только в отборе, обобщении, идейном трактовке жизненного материала, но и в художественной его организации (форма изложения, особенности композиции, приемы создаваемоение образов, фольклорно-разговорная основа стиля).

Одной из центральных тем «Народных рассказов» есть жизнь крепостных, в частности, страдальческое судьба крепостной женщины.

Используя опыт сентиментально-реалистической литературы в воссоздании внутреннего мира персонажей, Марко Вовчок в изображении героини-крестьянки исходила прежде всего из положения о непримиримой классовую позицию крепостного относительно крепостника. Следом за Шевченко писательница разворачивает сюжеты и образы остросоциального, антикрепостнического наполнения, обладающих большой эмоциональной насыщенности и направленностью на радикальные общественные изменения.

---

16

Тычина, Павел Григорьевич

Тычина, Павел Григорьевич

[1891] — крупнейший украинский советский поэт, академик и доктор литературы. Род. на Черниговщине, в семье сельского псаломщика. Окончил Киевский коммерческий ин-т [1917]. Член президиума правления ССПУ и член правления ССП СССР. В 1937 избран депутатом Верховного Совета СССР; в 1938 — депутатом Верховного Совета УССР. В 1939 награжден орденом Ленина.

Первое стихотворение Т. напечатано в 1912 (журн. "Рідний край")В начальный период творчества 1918—1920 ("Солнечные кларнеты", "Вместо сонетов и октав", отчасти "Плуг") Т. по своим стилевым особенностям отчасти примыкал к символизму, но не имел ничего общего ни с мистикой многих русских символистов, ни с упадочничеством украинских декадентов. Высокое формальное мастерство Т. этого периода, музыкальность и ритмическая гибкость его стихов, характер поэтического языка несколько напоминают А. Блока, но это сходство не снижает оригинальности Т. Любовь и природа, грусть, сменяющаяся настроениями бодрости и молодости, события гражданской войны — таковы темы стихов первого сборника Т. Внешние проявления гражданской войны вначале отпугивали поэта неизбежностью жертв, смерть и кровь вселяли ужас, социальные противоречия вызывали скорбь. Эти впечатления поэт зафиксировал напр. в образе девочки, шедшей за хлебом и убитой шальной пулей ("По хліб шла дитина"). В цикле стихов "Скорбна мати" Т. с безысходным отчаянием и растерянностью изображал Украину истерзанной и распятой подобно евангельскому Христу. Как гуманист-утопист Т. выступал против всякой войны. Развернутую философию утопического гуманизма Т. дал в сборнике "Замість сонетів і октав", где свои размышления изложил в форме афоризмов и стихотворений в прозе. Часть этих же мотивов попала и в следующий сборник — "Плуг" [1920]

Выдающимися по пластической выразительности, сжатости и рельефности рисунка являются четыре "Псалма железу", где показаны типические этапы гражданской войны. В IV разделе этого цикла художественно выражен пафос борьбы революционного пролетариата, идущего "бить капиталистов" и призывающего повстанцев на помощь. Поэт, преодолевший свои сомнения и нерешительность и сознательно приявший революцию, в стихотворении "Плюсклим пророкам" с полным основанием и достойной резкостью заклеймил своим сарказмом приспособленцев/

В сборнике "Вітер з України" Т. по-новому отдавался размышлениям о радостях и красоте мирного созидательного труда. В стихотворении "Надходить літо" Т. воспел те мечты крестьянина, которые стали явью в период коллективизации. Более углубленную трактовку эта тема получила в цикле стихотворений в прозе "Живем комуною", где поэт с пафосом изображал радостный труд коммунаров, их борьбу с врагами, перевоспитание человека. "Мир новый — он будет наш" — с уверенностью провозгласил Т. Если в "Солнечных кларнетах" космос представлялся поэту лишь как некое ритмическое движение, то в цикле "В космічному оркестрі" (сб. "Ветер с Украины") космос рисовался уже в социальном плане, как федерация коммун. В заключительной (VI) части этого цикла поэт дал обобщенную картину исторического пути народов, идущих через революции к победам. Т. убежден, что свободная счастливая жизнь достигается борьбой и жертвами, но теперь смерть уже не пугает поэта: с небывалым энтузиазмом он поет гимн борцам, героически жертвовавшим жизнью, гимн молодости, полной сил, смелого дерзания и широких творческих возможностей.

Пребывание Тычины в националистических литературных организациях ("Вапліте", "Пролітфронт", 1926—1930) временно затормозило творческий рост поэта: в эти годы Т. писал мало или же в отдельных случаях давал идеологически порочную продукцию.

Освободившись от чуждых влияний, Т. значительно вырос и окреп идейно и формально в последующих двух сборниках стихов — "Чернігів" [1931] и "Партія веде" [1934], которые, особенно последний, являются триумфом поэта. В этих сборниках Т. выступает поэтом-общественником, политическим лириком и сатириком, советским патриотом. Т. воспевает индустриализацию и коллективизацию, партию и комсомол, трактористок и молодежь, героических людей сталинских пятилеток, Красную армию и оборону родины, саркастически высмеивая фашистов, зарубежную буржуазию, клеймя ненавистью изменников и вредителей. В сборнике "Чернигов" поэта интересует не только рост социализма у нас, но и рост революционного сознания рабочих масс на Западе. Кризис, нищета, упадок культуры на Западе стали темой для его политической сатиры.

В области поэтической формы Т. является крупнейшим мастером и новатором в украинской советской литературе. Стихи Т. чрезвычайно музыкальны, ритмически гибки и многообразны, богаты интонационными нюансами. Музыке стиха подчинена вся поэтика Т. Он ищет и с успехом находит все новые и новые средства поэтической выразительности, достигая часто виртуозного мастерства. Примером может служить стихотворение "Перше травня на Великдень" (сб. "Партія веде"). Последовательно проведенный прием переноса неоконченных слов из строки в строку (где началом последующей строки является конец предыдущей) дает ощущение звуковых волн, набегающих одна на другую. Вариациями недописанных слов в конце строки Т. пользуется во многих стихах (напр. "Харьков"). Некоторые стихотворения ("Хор лісових дзвіночків") целиком построены как музыкальные пьесы. Свободная строфическая структура, богатая мелодика, сложный ритмический рисунок, свежая рифма характерны для стихов Т. Т. добивается, при помощи аллитераций и ассонансов, ярких эффектов стиха, не впадая в нарочитость ("Закучерявилися хмари", "Я стою на кручі").

Отойдя от символистской поэтики, Т. все более и более стал воспринимать и использовать приемы народного творчества, что сообщало его стихам новую реалистическую выразительность. Если отдельные стихи в ранних сборниках казались иногда стилизованными под народную сказку или народную "думу", то в дальнейшем творчество Т. все глубже проникается духом украинского фольклора. Народная реалистическая струя его творчества росла и крепла с годами, и особенно ярко выразилась в одном из последних сборников "Партія веде". Песни этого сборника и последующие, опубликованные в прессе ("Пісня про Котовського"), живо напоминают народные, но здесь нужно говорить не о подражании, а о творческом проникновении в самое существо народной поэтики, к-рую Т. постиг в совершенстве. Это глубоко прочувствованное понимание фольклора, уменье творчески преображать его, придает песням и многим стихам этого крупнейшего мастера советской литературы особую свежесть и народный колорит. Лексическое новаторство, неологизмы, новые яркие метафоры и эпитеты, наконец ритмико-мелодическое своеобразие — все это росло и развивалось на почве глубокого изучения народного творчества. Т. является новатором и в области поэтического синтаксиса, где он создал свою систему лаконического и евфонического строения фразы.

За творчеством Павла Тычины

Чем близка нам лирика П. Г. Тычины?
Тычина - один из лучших лириков в украинской литературе. Он внес огромный вклад в лирическую творчество Украины.
Один из лучших его произведений - лирическое стихотворение «Матери забыть не могу». Не один, а два голоса, два тона развиваются в стихотворении - голос матери-Украины, отзывается к сыну, и голос сына, который зовет мать:

И кричу я: Украина!
Затем состояния и прислушиваюсь.
Чуты ... Издалека: - Держусь!
Облачка! Ласточка! Калина! --
И в ту сторону я возвращаюсь.

Разговоры поэта - это разговоры с матерью Украиной, они задушевные, нежные и одновременно напряженные, тревожные. Лирический элемент - в внезапных эмоциональных всплесках, характерных для «Солнечных кларнетов», но еще более спонтанных как в стихотворении «В бессонную ночь»:

Да нет. Не слышно ничего. Сонная
среди планет летит Земля ...
О Родина, сын твой я!
НЕ тонкостанных ты мадонна,
а мать сильная моя!

Постоянное обращение к матери-Родины, страстное, болезненно, нежное, тревожное слово к народу, гневное, сокрушительное обращения к врагу - все это наиболее полно проявляется в тичинивському стихи.
Своими стихами Павел Григорьевич Тычина обогатил сокровищницу украинской литературы. Он - один из основоположников украинской поэзии, выдающийся мастер мировой прогрессивной литературы. Творчество Тычины - пример самоотверженного служения народу. Тычина много сделал для укрепления творческих связей между украинской литературой и литературами других стран.

Образ Украины в творчестве Павла Тычины

События 1917 года всколыхнули все слои общества. Неопределенная, тревожная ситуация в Украине наполняла сердце Павла Тычины болью. Гибли люди. Все это волновало душу молодого поэта, возбуждало порыв к творчеству. Тычина искренне верил в национальное и социальное освобождение родной Украины. В сложной меняющейся ситуации тех далеких лет, когда рождались украинская независимость и государственность, Тычина был с трудовым народом, жил его надеждами и чаяниями. Вера в победу народа, искренняя любовь к Украине и готовность вечно ей служить звучат во многих его стихах, в которых раскрывается единство двух глубоких чувств - патриотизма и интернационализма.

Эй, народ! Будем жить!
А я же мать не забуду!
Украине, ее народу
хочу вечно я служить.
А раз ей - то и человечеству буду.

От народа Тычина принял многоцветное слово, его неисчерпаемые возможности. А народ до сих пор чтит Тычину и его произведения. Поэзии Павла Тычины входят в нашу жизнь порывами ветра из украинских степей. Чтобы понять эти произведения, их нужно не только постичь умом, но и почувствовать сердцем.

«Пусть встретят, как росу в маю, всю душу солнечную мою ..,» (П. Г. Тычина)

Поэт. Публицист, Критик и историк литературы. Переводчик, редактор, Знаменитостьой общественный и государственный деятель. Академик. Лауреат различных премий. И все это один человек. Но я все же не уверена, что назвала все аспекты многогранной жизни и деятельности Павла Григорьевича Тычины, все отрасли, куда достигал его ум и к чему бралась рука,
Мы знаем Павла Тычину как новатора украинской поэзии. И еще знаем его как сердечную и чрезвычайно отзывчивого человека, который поражал всех, кто его знал, благородством души и исключительной скромностью. В большом сердце поэта жила безгранична и трепетная любовь к Украине. Девизом певца было: «Тобой хочу звучать, народ родной, дорогой мой!».
Творчество Павла Тычины - это художественная летопись Украины. Его стихи стали классикой, а созданные им образы и крылатые выражения входили в сознание нашего народа.
Мы видим цветущие, залитые солнцем просторы и говорим словам Павла Тычины: «Родина! Что милее, как эта земля святая ».
В эпоху безвременья и огромного подвига народа в Великой Отечественной войне Тычина провозгласил: «Побеждать и жить!».
Сейчас, когда возрождаются народные традиции, национальная культура, родной язык, самыми яркими красками сияют слова Павла Тычины:

Бережем Родину!
Бережем честь народа --
самых драгоценных жемчужин.

---

17

Мико́ла Хвылёвы́й (укр. Мико́ла Хвильови́й; настоящее имя Никола́й Григо́рьевич Фитилёв (укр. Мико́ла Григо́рович Фітільо́в); 13 декабря 1893 — 13 мая 1933) — украинский советский писатель. Автор лозунга «Геть від Москви!».

Родился 13 декабря 1893 в посёлке Тростянец Харьковской губернии (ныне райцентр Сумской области). Отец русский, рабочий, мать украинка, учительница. Бросил гимназию в 4-м классе (окончил экстерном в 1916), работал на заводах.

Пытался заниматься революционной пропагандой. С конца 1917 — активный сторонник большевиков, на подпольной работе, в 1919 краткое время возглавлял ЦК Богодуховского района. Его впечатления о чекистской работе отражены в его новелле 1924 «Я (Романтика)», герой которой — руководитель местного ЧК — приговаривает свою мать к расстрелу во имя идеалов революции. С апреля 1919 — член РКП(б).

В 1920-е годы полностью поддерживает и претворяет в жизнь политику «украинизации», которую проводил Н. Скрипник, в своих памфлетах выступил против русификационного и почвенническо-«просвитянского» векторов развития украинской советской культуры под лозунгами «Прочь от Москвы!», «Украина или Малороссия?», «Ориентация на психологическую Европу»:

Перед нами стоит такой вопрос: на какую из мировых литератур взять курс? Во всяком случае не на русскую. От русской литературы, от её стихии украинская поэзия должна бежать как можно быстрее Дело в том, что русская литература тяготеет за нами веками как хозяин положения, приучивший психику к рабскому подражанию.

Украинское общество, окрепнув, не примирится со своим фактическим гегемоном — российским конкурентом. Мы должны стать немедленно на сторону молодого украинского общества, представляющего не только крестьянина, но и рабочего, и этим навсегда покончить с контрреволюционной идеей создавать на Украине русскую культуру.

Европа — это опыт многих веков. Это не та Европа, которую Шпенглер объявил «на закате», не та, гниющая, к которой вся наша ненависть. Это — Европа грандиозной цивилизации, Европа — Гёте, Дарвина, Байрона, Ньютона, Маркса и т. д., и т. п. Это та Европа, без которой не обойдутся первые фаланги азиатского ренессанса.

Член и фактический лидер литературного объединения ВАПЛИТЕ, в которое входили также украинские писатели — его друзья Аркадий Любченко, Григорий Эпик, Олесь Досвитний, Майк Йогансен. До того был членом литературной организации «Гарт», которой руководил Василь Эллан-Блакитный.



Памятник на могиле М. Хвылёвого, восстановленной на Иоанно-Усекновенском кладбище г. Харькова

Был подвергнут критике; после письма Сталина «Тов. Кагановичу и другим членам ПБ ЦК ВКП(б)У» от 26 апреля 1926 и последовавших за ним разгромных выступлений в прессе московского и республиканского руководства (борьба с «хвылевизмом») в 1926—1928 высказал публичное осуждение своих взглядов.

В сборниках стихов «Молодость» (1921), «Предрассветные симфонии» (1922) — романтическое восприятие революции; в сборнике новелл «Синие этюды» (1922), романе «Вальдшнепы» (ч. 1, 1927), в «Повести о санаторной зоне» (1933) — ирония и сарказм в изображении современного мещанства. В литературно-критической книге «Мысли против течения» (1926) выступал за самостоятельное развитие украинской литературы.

До конца жизни считал себя коммунистом:[1]

---

19

Яков (Иакоб) Цуртавели (груз. იაკობ ცურტაველი, также Яков Цуртавский, священник Яков (груз. იაკობ ხუცესი, Иакоб Хуцеси) — грузинский писатель V века. Происходил из города Цуртави, в то время центра Гогарены и нижней Иверии[источник не указан 139 дней].

Ему принадлежит агиографическое сочинение «Мученичество святой царицы Шушаник» (между 476 и 483) — первый сохранившийся памятник древней грузинской литературы. Оно рассказывает о жизни и мученической кончине жены картлийского правителя Варскена, которая отказалась вслед за мужем, искавшим союза с Персией, перейти в зороастризм. За это Варскен подверг Шушаник тяжким пыткам и заключил её в темницу, где она и скончалась. Автор жития утверждает, что был духовником царицы, описывает (в третьем лице) свои беседы с Шушаник, поэтому составленное им житие уникально как свидетельство очевидца событий. Помимо кратких сведений, почерпнутых из «Мученичества...», достоверной информации о жизни Якова Цуртавели нет.







ЯКОВ ЦУРТАВЕЛИ

МУЧЕНИЧЕСТВО ШУШАНИК

(Мученичество святой царицы Шушаник)

Теперь же я расскажу вам правдиво о кончине святой и блаженной Шушаник.

1. И было, в восьмой год царя персидского ко двору царскому направился питиахш Варскен, сын Аршуши. Вначале он был христианином, рожденным от родителей – христиан. Женой его была дочь армянского военачальника Вардана, о которой пишу вам это. Отеческое ее имя было Вардан, а ласкательное – Шушаник. Со дней младенчества своего она была богобоязненная, как об этом говорили мы. Она постоянно размышляла о нечестивом образе жизни своего мужа и просила всех молиться за него, чтобы бог обратил его от неразумия к разумению Христа.

Кто в состоянии поведать, как этот нечестивый, трижды жалкий и в конец обреченный Варскен отверг спасительную надежду Христову, или кто не восплачет о нем, ибо он не изведал ни бедствий, ни страха, ни меча, ни узничества за Христа

[тем не менее изменил ему]!

Он предстал перед царем персидским не для восприятия чести, а чтобы принести себя в жертву ему через отречение от истинного бога и поклонение огню, ибо он всецело отказался от Христа. Чтобы угодить царю, прежалкий сей выпрашивал у него жену себе и говорил ему так: "Настоящую жену свою и детей своих также обращу в твою веру, как обратился я сам". Он обещал ему то, что еще не было дано ему в руки от Шушаник. Царь обрадовался и приказал дать ему в жены дочь царя.

II. Питиахш отбыл от царя персидского. Когда он добрался до пределов Картли, – до страны Эретской, вознамерился известить [о своем прибытии] азнауров, сыновей своих и слуг, чтобы, выйдя на встречу ему, они ввели его в страну свою, как преданного ей. Впереди он отправил верхом на коне посла, который приехал в место, называемое Цуртави.

Когда он прибыл, вошел к царице нашей Шушаник и приветствовал ее. Блаженная Шушаник, как бы предчувствуя, сказала: "Если он жив душою, будь жив и ты; если же вы уже умерли душою, приветствие твое да возвратится к тебе". Человек тот не дерзнул ответить ей. Святая же Шушаник заклинала его и настойчиво спрашивала.

Тот открыл ей правду и сказал: "Варскен отказался от истинного бога".

Когда блаженная Шушаник выслушала это, она упала на землю и, припадая к ней головой, в горьких слезах говорила: "Каким жалким стал Варскен, он отверг истинного бога, исповедал атрошан и присоединился к безбожным!"

Она встала, покинула дворец свой и богобоязненно вошла в церковь, куда привела с собою трех своих сыновей и дочь. Поставив их перед алтарем, она молилась следующими словами: "Господи, боже! Ты мне их даровал, ты же сохрани их, просвещенных в святой купели благодатью духа святого, дабы они составляли едино стадо единого пастыря, господа нашего Иисуса Христа".

По совершении вечерней службы она нашла маленькую келью по близости к церкви, вошла в нее, полная огорчений и, притаившись в одном из углов ее, плакала горькими слезами.

III. Епископа питиахшского двора, которого звали Афоцом, не было тогда там, он отправился на дом к некоему мужу по какому-то делу, причем забрал с собою и меня, духовника царицы Шушаник. Вдруг прибыл из дворца диакон и рассказал все: о приезде питиахша и поступке царицы. Мы исполнились печали и огорченные оплакивали плачем великим умножение грехов наших.

Я раньше ушел оттуда и прибыл в то место, где находилась святая Шушаник. Видя ее страдания, я тоже плакал с нею. Я сказал ей: "Тебе, царица, предстоит претерпеть много страданий, береги веру Христову, чтобы враг, подобно гангрене, не обрел в тебе пажити". Святая же Шушаник ответила мне: "Пресвитер! Я готова для великих подвигов". Я сказал: "Так и должно быть, будь бодрой, терпеливой и выносливой".

Она же сказала мне: "Эти бедствия -для меня только одной". Я ответил: "Бедствие твое – наше бедствие, радость твоя – наша радость, ибо ты была не только царицей нашей, но на всех нас смотрела как на собственных детей".

Я сказал блаженной тайно: "Скажи мне, что у тебя на душе, дабы я знал и описал подвиги твои". Она сказала: "О чем ты спрашиваешь меня?" Я ответил: "Твердо ли стоишь?" Она сказала: "Да не будет со мною, чтобы я сделалась сообщницей дел и грехов Варскена!"Я ей ответил: "Горькое у него намерение, он тебя подвергнет большим страданиям и мучениям! "Она же сказала: "Лучше мне умереть от рук его, чем опять сойтись с ним и погубить душу свою: ибо я слышала от апостола Павла: не связаны ни брат, ни сестра, пусть расходятся". "Так", сказал я.

IV. Пока мы разговаривали, явился один человек – перс, который войдя к Шушаник, с плачем сказал ей: "Как жаль, что дом сей сделался несчастным и радость его преложилась в печаль!" Он говорил лукаво и по умыслу Варскена, чтобы уловить блаженную. Святая же поняла его коварное намерение и твердо оградила себя. По истечении трех дней явился питиахш Варскен. Перс тот тайно сказал ему: "Как я догадываюсь, жена твоя бросила тебя, я советую, не говори ей сурового слова, ибо природа женщин тесна".

На другой день, как только встал, питиахш позвал нас священников и мы явились.

Он весело встретил нас и сказал: "Вы не стесняйтесь меня и не презирайте". Мы же ответили: "Ты погубил себя и нас погубил! " Тогда он начал говорить: "По какому праву жена моя так поступила со мною? Подите и скажите ей: ты разрушила молельню мою и ложе мое посыпала пеплом, ты оставила свое обиталище и удалилась в другое место". Святая послала ему в ответ: "Я разрушила молельню, которую сама воздвигла? Отец твой воздвиг мартирионы и построил церкви, ты же извратил содеянное им и от всех добрых, его [начинаний] уклонился. Отец твой ввел в дом свой святых, ты же ввел дэвов, он исповедал бога небес и земли и веровал в него, ты же отказался от бога истинного и поклонился огню. Как ты отверг бога, создавшего тебя, так я отвергаю тебя. Я не буду сообщницей дел твоих, если даже подвергнешь меня жестоким мукам".

V. После этого Варскен отправил к ней брата своего Джоджика и супругу его, – жену брата своего, – также своего придворного епископа, которым дал наказ: "Скажите ей – вставай, возвращайся на свое место и откажись от своего упрямства, иначе волоком притащу тебя".

Когда они явились, вошли к царице и долго ее убеждали. Святая сказала им: "Премудрые люди! Вы говорите хорошо, но не думайте, чтобы я осталась его женой. Я думала, что обращу его к себе и он исповедает бога истинного: а теперь вы заставляете меня сделать обратное. Да не будет этого со мною! И ты, Джоджик, не деверь ты мне и я не жена брата твоего, и жена твоя не сестра мне, ибо вы стоите на его стороне и являетесь сообщниками его дел". Джоджик сказал ей: "Я знаю, что он пришлет сюда своих слуг и волоком потащут тебя". Святая Шушаник ответила: "Если он свяжет меня и потащит, буду рада, ибо этим самым произведен будет суд его надо мною".

Когда это выслушали от нее, все плакали. Джоджик встал и со слезами на глазах вышел вон. Святая Шушаник сказала епископу: "Как ты хочешь уговорить меня, когда он отверг бога?" Джоджик же умолял ее, говоря: "Ты сестра наша, не губи царственный сей дом! ". Святая ответила: "Знаю, что я – сестра и что мы вместе воспитаны, но того я не могу допустить, чтобы дело дошло до кровопролития и вы все оказались ответственными за это".

Так как слишком к ней приставали, святая и блаженная Шушаник встала, взяла с собою свое Евангелие и с плачем говорила: "Господи боже, ты знаешь, что я всею душою иду на смерть! ". Затем она пошла с ними, забрав с собою Евангелие свое и святые книги мучеников. Когда она вошла во дворец, остановилась не в своей опочивальне, а в маленькой келье и, воздев руки вверх, сказала: "Господи боже, в этом собрании не нашлось никого, кто бы сжалился надо мною, ни среди священников, ни среди мирян, но все передали меня на смерть врагу божьему Варскену! ".

VI. Спустя два дня, явился во дворец волк тот и сказал слугам своим: "Сегодня я и Джоджик с женою вместе будем вкушать пищу, и никто другой не должен войти к нам". Под вечер пригласили жену Джоджика, чтобы вкусить пищу вместе, велели привести и святую Шушаник. Когда настало время есть, Джоджик с женой вошли к Щушаник, чтобы пригласить ее вкусить пищу, ибо все те дни она провела голодной.

Ее вынудили и силою взяли во дворец, но ни до чего она не дотрагивалась. Жена Джоджика преподнесла ей стакан вина и принуждала ее выпить его. Святая Шушаник с гневом сказала ей: "Когда это бывало до сих пор, чтобы мужчины и женщины вместе вкушали хлеб?" И, протянув руку, швырнула ей в лицо стакан, который разбился, причем вино разлилось.

Тогда Варскен стал непристойно ругать ее и топтать ногами своими. Он взял кочергу и нанес ей по голове такой удар, что кочерга врезалась ей в голову, от этого у нее распух один глаз. Он бил ее безжалостно кулаками по лицу, волочил по земле за волосы, ревел как разъяренный зверь и кричал, как бешенный. Тогда поднялся на помощь Джоджик, брат Варскена, последний в схватке избил и его, а у Шушаник сорвал с головы покрывало. Джоджик с трудом отнял ее у него, как ягненка у волка. Святая Шушаник, как мертвая, лежала на земле, Варскен же ругал ее родственников и называл ее разорительницей его дома. Он приказал связать ее и заковать ноги в кандалы. Когда ярость его немного улеглась, пришел перс тот и горячо умолял его освободить от уз святую Шушаник. Вследствие усиленной просьбы Варскен приказал развязать ее и поместить в одной комнате, приставить к ней для тщательной охраны одного из его слуг и не впускать туда для свидания с нею никого, ни мужчины, ни женщины.

VII. На рассвете следующего дня он вспомнил о ней и спросил у стража: "Как она чувствует себя от ран?" Ему ответили: "Не выживет она". Тогда он сам вошел туда и, увидев ее, удивился громадной опухоли на ней. Он дал приказ стражу, чтобы никто не входил к ней, сам же отправился на охоту.

Я встал и пошел к стражу и просил: "Впусти меня одного, чтобы видеть раны ее".

Тот же ответил: "А вдруг он узнает и убьет меня! "Я же сказал: "Несчастный, не ею ли ты воспитан? Что из того, если даже и убьют тебя из-за нее?" Тогда он впустил меня тайно. Войдя, я увидел лицо ее растерзанное и опухшее и стал горячо плакать. Святая же сказала мне: "Не плачь обо мне, ибо ночь эта сделалась для меня началом радости". Я сказал ей: "Прикажи мне и я смою кровь с лица твоего и пепел, которым засыпаны глаза твои, смажу мазью и обложу лекарством, авось, за ночь и выздоровеешь". Святая сказала мне: "Пресвитер, не говори этого, кровь эта – очищение грехов моих".

Я уговаривал ее принять немного пищи, которую присылали ей епископы Самуил и Иоанн, ибо они тайно заботились о ней и утешали ее. Она мне сказала: "Пресвитер!

Я не в состоянии отведать пищу, ибо челюсти и половина зубов сокрушены у меня".

Тогда я взял немного вина, размочил в нем хлеб и она немножко поела. Я спешил выйти, святая сказала мне: "А что, пресвитер, не отослать ли мне ему его украшения? Как бы он сам не потребовал их, мне ведь они не нужны в этой жизни!".

Я ответил: "Не спеши, пусть останутся с тобою! "

Когда мы разговаривали, пришел отрок один и спросил: "Тут ли Яков?" Я сказал ему:

"А что ты хочешь?" Он сказал: "Питиахш зовет". Я удивился, зачем он зовет меня в такое время? Я поспешно явился к нему. Он сказал: "Знаешь, священник, я отправляюсь на войну с гуннами и не хочу оставить ей мои украшения, раз она не жена мне, найдется кто-нибудь, кто использует их. Поди и доставь мне все, что там есть". Я пошел и рассказал все Шушаник, она очень этому обрадовалась, возблагодарила бога, отдала мне все, а я отнес их питиахшу. Он принял их от меня, осмотрел и нашел, что все на лицо. При этом он прибавил: "Найдется еще кто-нибудь, кто разукрасится ими".

VIII. Когда наступил великий пост, блаженная Шушаник нашла поблизости к святой церкви маленькую келью, в которой она и уединилась. Келья имела малюсенькое окошечко; она забила его и пребывала в темноте, посте, молитвах и слезах. Один из приближенных к питиахшу сказал ему: "Текущим великим и святым постом не говори ей ничего". Когда настал пасхальный понедельник, питиахш вернулся с гуннской войны, дьявол копался у него в сердце. Он встал, пошел в церковь и сказал епископу Афоцу: "Отдай мне жену мою, зачем ты ее отдаляешь от меня?" И стал он резко злословить и хулить его. Один из священников сказал ему: "Господин, зачем ты так поступаешь, злословишь и ругаешь епископа и гневаешься на святую Шушаник?" А он трах его палкой по спине, тот, конечно, больше не смел говорить.

И он волоком потащил ее, как мертвую, по земле и колючкам, которыми по местам нарочно была устлана земля от церкви до дворца и по которым он сам ступить не мог. Тело Шушаник и головное ее покрывало истерзано было колючками на мелкие клочки. В таком виде ее доставили во дворец. Он приказал связать ее и в злобе говорил: "Вот, не помогли же тебе ни церковь твоя, ни пособники твои – христиане, ни бог их". Она претерпела триста ударов палкой, причем ни одного вздоха, ни одного стона не было слышно из ее уст. Она только сказала нечестивому Варскену:

"Несчастный, ты не пожалел самого себя и от бога отказался, меня ли тебе жалеть?"

Когда он увидел кровь, которая в изобилии сочилась из нежного ее тела, распорядился возложить на шею ей цепи, а постельничему своему приказал отвести ее в крепость и заключить в темницу, чтобы она там умерла.

IX. В то время, когда Шушаник выводили из дворца, с нею рядом стоял один из дьяконов епископа того. Он хотел сказать ей: 'Твердо стой!" Питиахш уловил это взглядом, так что дьякону не удалось договорить до конца, он только и успел сказать: "твер…" и замолчав, поспешно обратился в бегство.

Тогда взяли святую Шушаник и повели ее необутую, с растрепанными волосами, как одну из униженных. Никто не осмеливался прикрыть ей голову, так как питиахш следовал за нею верхом на лошади и ругал ее всевозможной руганью.

Святую Шушаник сопровождала громадная толпа, бесчисленное множество мужчин и женщин. Они, следуя за нею, плакали громко, царапали себе щеки и проливали горькие слезы. Она, обернувшись к народу, сказала: "Не плачьте, братья и сестры и дети мои, но помяните меня в молитвах, с этого времени я расстаюсь с вами, вы не увидите меня больше, ибо живою я не выйду из заключения". Когда питиахш увидел толпу плачущих женщин и мужчин, старых и юных, стал преследовать их верхом на лошади и разгонять их.

Когда подошли к крепостному мосту, питиахш сказал святой Шушаник: "Тебе это только и осталось пройти своими ногами, ибо не выйдешь отсюда живою, четыре человека вынесут тебя".

Войдя в крепость, нашли с северной стороны маленькую, темную комнату, в которую и водворили святую. Цепи, бывшие у нее на шее, так и остались на ней, нечестивый Варскен припечатал их своею печатью. Святая Шушаник сказала: "Я рада страдать здесь, лишь бы там найти упокоение". Питиахш ответил ей: "Ну, да, найди упокоение!"

Тогда он приставил к ней стражу и приказал уморить ее с голоду, при этом сказал:

"Если кто войдет к ней, мужчина или женщина, берегите головы веши, жен, детей и дома ваши, я не буду повинен в том, что сделаю с вами".

X. Варскен вышел из крепости; спустя три недели, он призвал одного человека из стражи и спросил: "Неужели эта несчастная до сих пор еще жива?" Тот ответил: "Господин, она ближе к смерти, чем к жизни, морит себя голодом, не принимает никакой пищи".

Питиахш сказал: "Не беспокойся, оставь, пусть помрет!"

Я много упрашивал стража, обещал ему приличное даже вознаграждение, и он с трудом решился впустить меня, он сказал: 'Когда стемнеет, приходи ты только один".

Когда тот ввел меня и я увидел агницу Христову, словно невесту разукрашенную, только узами, не вытерпело сердце мое и заплакал горько. Святая же сказала мне:

"За это ли доброе дело ты плачешь, пресвитер?" Страж сказал мне: "Если бы я знал это, не впустил бы тебя сюда". Я стал говорить с нею и ободрять ее, насколько бог вразумил меня, затем оставил ее, я поспешил к себе домой.

Питиахш отправился в Чор. Джоджик, брат его, отсутствовал, когда с Шушаник проделывали все это. Когда он вернулся, поспешил вслед за питиахшом и догнал его на границе Эрети. Он его усиленно просил освободить Шушаник от цепей. Так как он слишком ему надоел, Варскен приказал освободить ее только от оков. Вернувшись домой, Джоджик снял с шеи Шушаник цепи, от ножных же кандалов она не хотела освободиться до самой смерти своей.

Шесть лет она пробыла в заключении и украсилась добродетелями: постом, бодрствованием, стоянием на ногах, неослабными поклонами и непрерывным чтением книг. Она сделалась духовной цевницей, освещающей и украшающей темницу.

XI. С тех пор про нее стали говорить по всей Картли. Приходили к ней мужчины и женщины с обильными, заранее обещанными, приношениями, при этом каждый, по молитвам блаженной Шушаник, получал от человеколюбивого бога то, в чем он нуждался: бездетные – детей, больные – исцеление, слепые – прозрение.

Была одна женщина, персиянка – огнепоклонница, которая болела проказой. Она пришла к Шушаник, которая стала убеждать ее оставить огнепоклонство и уверовать во Христа! Женщина захотела исполнить это как можно скорее. Шушаник наставляла ее и говорила: "Отправляйся в Иерусалим и получишь исцеление от этой проказы".

Та усердно вняла ее наставлению, отправилась по указанному ей пути и именем бога нашего Иисуса Христа исцелилась от болезни. Когда она вернулась назад с великой радостью, пришла к святой Шушаник поблагодарить ее, а потом отправилась домой, радуясь исцелению своему.

XII. Святая Шушаник вместо того, чтобы заниматься вышиванием по шелку, с большим усердием взяла в руки Псалтырь и за короткое время выучила 150 псалмов, в которых днем и ночью возносила слезные молитвы ко всевышнему владыке.

Святой Шушаник доложили: "Он детей твоих обратил в идолопоклонство". Тогда она, рыдая глубоко, стала молиться богу и, преклонив голову до земли, вздыхала и говорила: "Благодарю тебя, господи боже мой, ибо они были не мои, а ты их мне даровал, да будет воля твоя, господи, как тебе угодно, сохрани меня от вражьих дел".

Я явился к Шушаник и нашел ее изможденной и распухшей от плача. Оказалось, что святой тот епископ прислал ей пищу, я силою заставил ее отведать пищу. Мы вдвоем благодарили бога. Раньше дети ее являлись к матери навестить ее, после же того, как их отвратили от бога и обратили [в огнепоклонство], они не осмеливались приходить, ибо она не хотела даже слышать имя их.

XIII. Питиахш прислал посредников сказать ей: "Или выполни мою волю и возвращайся во дворец, или же, если не вернешься, отправлю тебя на осле в Чор или ко двору царя [персидского]". Шушаник ответила ему: "Несчастный и неразумный, кто знает, что, если ты меня отправишь в Чор или ко двору, я там не обрету добро и не избегну зла!" Питиахш стал раздумывать о ее словах: "Кто знает, может быть я там обрету добро","как бы там она не стала женою какого-нибудь князя". Поэтому с тех пор никого не подсылал к ней. Святая же Шушаник на самом деле говорила о жестоких муках и страданиях, которыми хотела угодить богу.

Питиахш выбрал близкого к себе молочного ее брата и поручил ему доставить ее во дворец. Тот ей сказал: "Послушайся меня, вернись во дворец и не разоряй семьи нашей". Шушаник ответила: "Передай этому безбожнику: ты меня убил, когда пригрозил, что живою на ногах не выйду из темницы. Теперь, если ты в состоянии воскресить мертвую, воскреси прежде всего свою мать, которая похоронена в Урде.

Если же ты не в состоянии ее воскресить, не в состоянии будешь вывести меня отсюда, разве только волоком вытащишь". Когда об этом донесли питиахшу, тот сказал: "Да, действительно так сказал ей".

На другой день вошел некий муж и сказал святой Шушаник: "Ты хорошо ему ответила, он таким путем хотел обмануть тебя, в душе своей он лелеял другую мысль – причинить тебе зло". Святая Шушаник ответила ему: "Ты не думай, что спит бог, который наперед влагает в уста человека слова, ведь сам он говорит: я буду отвечать за вас".

XIV. Исполнилось шесть лет пребывания ее в темнице. Вследствие сильного переутомления, от чрезмерных подвигов она заболела, "об этом я предупреждал ее:

"Не пересаливай, столь суровым постом, постоянным стоянием на ногах, еженощным утомлением, псалмопением и славословием ты обременяешь тело свое, оно не выдержит и ты не в состоянии будешь творить добрые дела". Она малейшего даже покоя не давала плоти своей, вследствие чего вся растаяла и превратилась как-бы в пепел.

В течение шести лет великим предпасхальным постом, – 50 дней, – она не садилась ни днем, ни ночью, не засыпала, не принимала никакой пищи, только в воскресный день причащалась тела и крови Христа бога нашего, равно как принимала очень мало похлебки из зелени, хлеба же не вкушала до самой пасхи.

С того дня, как ее перевели в темницу, она не знала подушки, а клала в изголовье кирпич, постелью ей служил старый войлок, а для вида у изголовья держала одну подушку из шерсти, для коленопреклонений разостлана была маленькая рогожка. В том месте копошилось невообразимое количество вшей и блох, [а природа местности была такова]: в летнее время палящие, подобно огню, лучи солнца, знойные ветры и болезнетворная вода. Обитатели той местности, одержимые болезнями, распухшие и пожелтевшие от воды, покрытые сыпью, увядшие, зараженные чесоткой, страдающие болезнью лица, с раздутыми щеками, живут столь кратковременно, что стариков в этой местности не бывает. Вот в такой темнице шесть лет сидела она, прославляя бога в тяжелых веригах.

XV. Когда наступил седьмой год, на теле святой и преблаженной Шушаник появились язвы. От непрерывных трудов у нее распухли ноги, из которых по местам выступал гной. В глубоких ранах завелись черви. Она взяла одного из них собственными руками, показала мне и, возблагодарив бога, сказала: "Пресвитер! Пусть это не смущает тебя, ибо "тамошний" червь крупнее [этого] и не умирает". Когда я увидел червя, на меня нашла невыносимая скорбь и я сильно заплакал. Она мне заметила с гневом: "Пресвитер! Чего ты скорбишь? Лучше, что-бы в этой земной жизни ели меня "черви умирающие", чем там – "неумирающие". Я ей ответил: "Власяницу нашла недостаточной для умерщвления плоти и потому обрадовалась этим червям?" Она меня просила: "При жизни моей никому не говори о власянице, мне вскорости предстоит расстаться с бренной плотью". И действительно, снутри она носила власяницу, о чем, кроме меня, никто не знал, а снаружи, для вида, одежду из дорогой антиохийской материи.

XVI. Когда Джоджик узнал, что святая и блаженная царица Шушаник приближается к смерти, он вместе с женой, детьми, рабами и рабынями своими отправился в темницу повидать святую мученицу. Придя туда, он силой проник в темницу, поклонился честному кресту и приветствовал святую Шушаник. Усевшись рядом с нею, он расспрашивал ее о болезни. Святая сказала ему: "Я чувствую себя хорошо, так, как угодно богу, но я тоже отправлюсь по тому пути, по которому все идут".

Джоджик сразу поднялся и стал исповедываться перед Шушаник в прошлых своих недостойных поступках, говоря: "Невеста и рабыня Христа, попроси у бога, чтобы он простил мне множество моих грехов". Святая Шушаник ответила ему: "Если ты не иначе, как по юности грешил, бог да простит". Джоджик сказал: "Я потому и пришел к тебе, чтобы больше не делать того, что неугодно богу". Шушаник сказала: "Если так будешь поступать, то обретешь бессмертие со мною, и бог умножит дни твоей жизни".

Когда Джоджик убедился, что она в тот же день разлучится с плотью своею, сказал ей: "Благослови меня, жену мою – рабыню твою, детей моих и рабов с рабынями и, если в чем-нибудь согрешили мы пред тобою, как преданные миру и временной сей жизни люди, прости нас и не вспоминай нерадивой нашей жизни" Шушаник сказала Джоджику и жене его: "Вы были нерадивы ко мне, не нашлось никого из людей, кто бы проявил ко мне жалость и показал соболезнование и кто вразумил бы нечестивого Варскена, временно бывшего моим мужем". Те сказали: "Мы без тебя много старались, но не было от него ни слуха, ни слова". Тогда святая Шушаник сказала: "Меня и питиахша Варскена рассудят там, где нет лицеприятия пред судьей судей и господом господ, где нет различия между мужчиной и женщиной, где я и он одинаково будем держать речь перед господом нашим Иисусом Христом. Да воздаст господь ему, ибо он преждевременно собрал плоды мои, погасил светильник мой и засушил цветок мой, прелесть красоты моей омрачил и славу мою унизил. Пусть бог будет судьею между мною и им. Я же ныне благодарю бога за то, что через причиненные им мне страдания я обращу отраду, а через муки и поношения, – покой; за безрассудство и безжалостность его я жду милости от Иисуса Христа, господа моего".

При этих словах они горько плакали и говорили ей: "Прости нам вину нашу и благослови нас, святая и блаженная мученица Христа бога нашего". Святая Шушаник ответила: "Бог да простит вам все, что вы сделали". Тогда она благословила Джоджика, жену, детей, рабов и рабынь, весь двор и всю палату его. Она заповедала им ходить путем божьим и сказала: "Вся здешняя жизнь мимолетна и непостоянна, как цветок полевой, кто посеял, тот и пожал, кто расточил для нищих, тот собрал, кто пожертвует собой, тот обретет прославившего его". Потом она рассталась с ними и отпустила их с миром.

XVII. После Джоджика прибыл глава епископов Самуил и клирик его, епископ Иоанн, которые обычно укрепляли ее и много о ней заботились Они с домочадцами своими являлись как бы привязанными к ней рабами, а также сообщниками и соучастниками ее подвигов. Поэтому то они и напутствовали ее в пристанище Христа. Пришли равным образом великие азнауры и высокородные женщины, также свободные и несвободные [в социальном отношении] страны Картлийской и те, которые искренне сочувствовали блаженным ее подвигам. Они вручали ее Христу, как доблестную и мужественную [мученицу].

Все они, и епископы, и азнауры, единодушно просили ее, чтобы она соблаговолила оставить им ножные кандалы в благословение и защиту. На это Шушаник ответила: "Кто я недостойная? Пусть священник исполнит желание ваше за вашу любовь к богу. Я бессильна, но пусть всесовершенный Христос исполнит вас всяких благ, так как вы потрудились и сделались сообщниками страданий, скорбей и мук моих. Я, возлюбленные, отправляюсь в предуготованный мне вечный путь. Вместо скорбей Христос да даст мне радость, вместо мучений – покой, за страдания, муки и поношения я обращу на небе бесконечную славу и честь". Те, расставшись с нею, вышли из темницы, полные слез, и возносили богу славу за одержанную ею победу.

XVIII. Настал день ее отшествия [от мира сего]. Она позвала епископа дома своего Афоца и благодарила его, как отца и воспитателя, за сострадание к ней. Она поручила ему меня, грешного и убогого. Поручила ему также попечение о своих костях, завещав положить их там, откуда ее вытащили первый раз, при этом сказала:

"Если я, последняя, одиннадцатая работница в винограднике, чего-либо стою, благословляю вас на вечные времена".

Она поблагодарила бога и сказала: "Благословен господь бог мой, ибо с миром я легла и заснула", и предала душу господу, принимающему всех.

XIX. Блаженный епископ Иоанн немедленно достал саван, чтобы Одеть в него святые и честные ее останки. Все мы подняли изможденное и изъеденное червями тело ее, очистили его от червей земных и от гноя и одели в саван. Тогда оба епископа, Афоц и Иоанн, как два сильных запряженных вола высокой ценности, со всем собранием вместе, подняли честные ее останки и, с пением духовным, зажженными свечами и каждением благоуханий, вынесли во святую церковь. Там в приготовленном месте похоронили святые, славные и всечестные останки Шушаник. Ту ночь мы провели, на подобие ангелов, в бодрствовании и на цевнице Давида славили всесильного бога и сына его, господа нашего Иисуса Христа, который в силах исполнить всем [просимое] и дать крепость всем мужчинам и женщинам. Он всем, ищущим его усердно, действительно дает победу над сильными.

XX. Страдания святой Шушаник начались в среду, в восьмой день месяца Апана, вторичное ее мучение имело место вслед за праздником пасхи, в понедельник. В третий раз мучили ее в 19 день месяца Роз. Преставилась же она в 17 день октября месяца, в праздник святых и блаженных мучеников Космы и Дамиана. Днем памяти святой Шушаник мы установили четверг, для прославления и восхваления бога отца и сына и духа святого, ему же слава во веки веков. Аминь!.

---

20

Некогда в Аравии правил славный царь Ростеван, и была у него единственная дочь — прекрасная Тинатин. Предчувствуя близкую старость, повелел Ростеван ещё при жизни своей возвести дочь на престол, о чем и сообщил визирям. Те благосклонно приняли решение мудрого владыки, ведь «Хоть царем девица будет — и её создал творец. <…> Львенок львенком остается, будь то самка иль самец». В день восшествия Тинатин на престол Ростеван и его верный спаспет (военачальник) и воспитанник Автандил, давно страстно влюбленный в Тинатин, сговорились наутро следующего дня устроить охоту и посостязаться в искусстве стрельбы из лука. Выехав на состязание (в котором, на радость Ростевану, победителем оказался его воспитанник), царь заметил вдалеке одинокую фигуру всадника, облаченного в тигровую шкуру, и послал за ним гонца. Но посланец возвратился к Ростевану ни с чем, витязь не откликнулся на призыв славного царя. Разгневанный Ростеван велит двенадцати воинам взять незнакомца в полон, но, завидев отряд, рыцарь, словно очнувшись, смахнул слезы с глаз и разметал вознамерившихся было пленить его воинов плетью. Такая же участь постигла и следующий отряд, посланный в погоню. Затем за таинственным незнакомцем поскакал сам Ростеван с верным Автандилом, но, заметив приближение государя, чужестранец хлестнул коня и «как бес исчез в пространстве» столь же внезапно, как и явился. Ростеван уединился в своих покоях, не желая видеть никого, кроме возлюбленной дочери. Тинатин советует отцу послать надежных людей искать витязя по миру и разузнать, «человек ли он или дьявол». Полетели гонцы в четыре конца света, исходили полземли, но того, кто знал страдальца, так и не встретили. Тинатин на радость Автандилу призывает его в свои чертоги и велит во имя его любви к ней три года искать по всей земле таинственного незнакомца, и, если он исполнит её наказ, она станет его женой. Отправляясь на поиски витязя в тигровой шкуре, Автандил в письме почтительно прощается с Ростеваном и оставляет вместо себя охранять от врагов царство своего друга и приближенного Шермадина. И вот «Всю Аравию проехав за четыре перехода», «По лицу земли скитаясь, бесприютен и убог, / Посетил он за три года каждый малый уголок». Так и не сумев напасть на след загадочного витязя, «одичав в сердечной муке», решил было Автандил повернуть назад своего коня, как увидел вдруг шестерых утомленных и израненных путников, которые поведали ему о том, что повстречали на охоте витязя, погруженного в раздумья и облаченного в тигровую шкуру. Витязь тот оказал им достойное сопротивление и «умчался горделивый, как светило из светил». Два дня и две ночи преследовал Автандил витязя, пока, наконец, тот не переехал горную речку, а Автандил, взобравшись на дерево и укрывшись в его кроне, не стал свидетелем тому, как навстречу рыцарю вышла из чащи леса девушка (звали её Асмат), и, обнявшись, они долго рыдали над ручьем, горюя о том, что так и не удалось им доселе найти некую прекрасную деву. Наутро эта сцена повторилась, и, распростившись с Асмат, витязь продолжил свой скорбный путь. Автандил, заговорив с Асмат, пытается выведать у нее тайну столь странного поведения рыцаря. Долго не решается она поделиться с Автандилом своею печалью, наконец рассказывает, что загадочного рыцаря зовут Тариэл, что она — его рабыня. В это время раздается стук копыт — это возвращается Тариэл. Автандил укрывается в пещере, а Асмат рассказывает Тариэлу о нежданном госте, и Тариэл и Автандил, два миджнура (то есть влюбленные, те, кто посвятил свою жизнь служению возлюбленной), радостно приветствуют друг друга и становятся побратимами. Автандил первым рассказывает свою историю о любви к Тинатин, прекрасной обладательнице аравийского престола, и о том, что это по её воле три года скитался он в пустыне в поисках Тариэла. В ответ Тариэл рассказывает ему свою повесть. …Некогда в Индостане было семь царей, шесть из которых почитали своим владыкой Фарсадана — щедрого и мудрого правителя. Отец Тариэла, славный Саридан, «гроза врагов, / Управлял своим уделом, супостатов поборов». Но, добившись почестей и славы, стал томиться одиночеством и тоже по доброй воле отдал свои владения Фарсадану. Но благородный Фарсадан отказался от щедрого дара и оставил Саридана единовластным правителем своего удела, приблизил его к себе и почитал, как брата. При царском же дворе воспитывался в неге и почитании и сам Тариэл. Тем временем у царской четы родилась красавица дочь — . Когда Тариэлу было пятнадцать лет, Саридан скончался, и Фарсадан с царицею передали ему «сан отцовский — полководца всей страны». же тем временем подросла и пленила жгучей страстью сердце отважного Тариэла. прислала к Тариэлу свою рабыню Асмат с посланием, которое гласило: «Жалкий обморок и слабость — их ли ты зовешь любовью? / Не приятней ли миджнуру слава, купленная кровью?» Нестан предлагала Тариэлу объявить войну хатавам (необходимо отметить, что действие в поэме происходит как в реальных, так и в вымышленных странах), заслужить в «столкновении кровавом» почет и славу — и тогда она отдаст Тариэлу руку и сердце. Тариэл выступает в поход на хатавов и возвращается к Фарсадану с победой, разбив полчища хатавского хана Рамаза. Наутро после возвращения к терзаемому любовной мукой герою приходит за советом царственная чета, которой невдомек были чувства, испытываемые юношей к их дочери: кому отдать в жены единственную дочь и наследницу престола? Оказалось, что шах Хорезма прочит в мужья своего сына, и Фарсадан с царицей благосклонно воспринимают его сватовство. Асмат является за Тариэлом, чтобы препроводить его в чертоги . Та упрекает Тариэла во лжи, говорит, что она обманулась, назвав себя его возлюбленной, ведь её против воли отдают «за царевича чужого», а он лишь соглашается с решением её отца. Но Тариэл разубеждает , он уверен, что ему одному суждено стать её супругом и правителем Индостана. Нестан велит Тариэлу убить нежеланного гостя, дабы их страна вовек не досталась врагу, и самому взойти на престол. Выполнив наказ возлюбленной, герой обращается к Фарсадану: «Твой престол теперь за мною остается по уставу», фарсадан разгневан, он уверен в том, что это его сестра, колдунья Давар, надоумила влюбленных на столь коварный поступок, и грозится расправиться с нею. Давар напускается на царевну с великой бранью, и в это время в покоях возникают «два раба, по виду каджи» (сказочные персонажи грузинского фольклора), вталкивают Нестан в ковчег и уносят к морю. Давар в горе закалывает себя мечом. В тот же день Тариэл с пятьюдесятью воинами отправляется на поиски возлюбленной. Но тщетно — нигде не удалось ему отыскать даже следов прекрасной царевны. , государя Мульгазанзара, воюющего против своего дяди, стремящегося расколоть страну. Рыцари, «заключив союз сердечный», дают друг другу обет вечной дружбы. Тариэл помогает Фридону победить врага и восстановить в его царстве мир и спокойствие. В одном из разговоров Фридон поведал Тариэлу о том, что однажды, прогуливаясь берегом моря, довелось ему увидеть странную ладью, из которой, когда та причалила к берегу, вышла дева несравненной красоты. Тариэл конечно же узнал в ней свою возлюбленную, рассказал Фридону свою печальную повесть, и Фридон тотчас отправил мореходов «по различным дальним странам» с наказом отыскать пленницу. Но «понапрасну мореходы исходили край земли, / Никаких следов царевны эти люди не нашли». Тариэл, простившись с побратимом и получив от того в подарок вороного коня, вновь отправился на поиски, но, отчаявшись отыскать возлюбленную, нашел приют в уединенной пещере, у которой и повстречал его, облаченного в тигровую шкуру, Автандил («Образ пламенной тигрицы сходен с девою моей, / Потому мне шкура тигра из одежд всего милей»). Автандил решает вернуться к Тинатин, рассказать ей обо всем, а затем вновь присоединиться к Тариэлу и помочь ему в поисках. …С великой радостью встретили Автандила при дворе мудрого Ростевана, а Тинатин, «словно райское алоэ над долиною Евфрата <…> ждала на троне, изукрашенном богато». Хоть и тяжела была Автандилу новая разлука с возлюбленной, хоть и противился Ростеван его отъезду, но слово, данное другу, гнало его прочь от родных, и Автандил во второй раз, уже тайно, уезжает из Аравии, наказав верному Шермадину свято исполнять его обязанности военачальника. Уезжая, Автандил оставляет Ростевану завещание, своеобразный гимн любви и дружбе. Подъехав к покинутой им пещере, в которой укрывался Тариэл, Автандил застает там одну лишь Асмат — не выдержав душевных мук, Тариэл один отправился на поиски . Во второй раз настигнув друга, Автандил находит его в крайней степени отчаянья, с трудом удалось ему вернуть к жизни израненного в схватке со львом и тигрицей Тариэла. Друзья возвращаются в пещеру, и Автандил решает отправиться в Мульгазанзар к Фридону, дабы подробнее расспросить его о том, при каких обстоятельствах довелось ему увидеть солнцеликую Нестан. На семидесятый день прибыл Автандил во владения Фридона. «Под охраной двух дозорных к нам явилась та девица, — поведал ему с почестями встретивший его Фридон. — Оба были словно сажа, только дева — светлолица. / Взял я меч, коня пришпорил, чтоб со стражами сразиться, / Но неведомая лодка скрылась в море, точно птица». Вновь трогается в путь славный Автандил, «много встречных за сто суток расспросил он по базарам, / Но о деве не услышал, лишь потратил время даром», покуда не встретил караван торговцев из Багдада, предводителем которого был почтенный старец Усам. Автандил помог Усаму одолеть морских разбойников, грабящих их караван, Усам предложил ему в благодарность все свои товары, но Автандил попросил лишь простое платье и возможность укрыться от чужих взоров, «притворившись старшиною» купеческого каравана. Так, под видом простого купца, прибыл Автандил в приморский дивный город Гуланшаро, в котором «цветы благоухают и не вянут никогда». Автандил разложил под деревьями свой товар, и подошел к нему садовник именитого купца Усена и поведал о том, что хозяин его нынче в отъезде, но «здесь при доме, госпожа его супруга, / Весела она, любезна, любит гостя в час досуга». Прознав о том, что в их город прибыл именитый торговец, к тому же «словно месяц семидневный, он красивее платана», Фатьма тотчас велела препроводить торговца во дворец. «По летам немолодая, но красивая собою» Фатьма влюбилась в Автандила. «Пламя крепло, возрастало, / Обнаруживалась тайна, как хозяйка ни скрывала», и вот, во время одного из свиданий, когда Автандил с Фатьмою «целовались за беседою совместной», распахнулась дверь алькова и на пороге появился грозный воин, посуливший Фатьме за её распутство великую кару. «Всех детей своих от страха загрызешь ты, как волчица!» — бросил он ей в лицо и удалился. В отчаянье залилась Фатьма слезами, горько казня себя, и умолила Автандила убить Чачнагира (так звали воина) и снять у него с пальца подаренный ею перстень. Исполнил Автандил просьбу Фатьмы, а та рассказала ему о своей встрече с . на празднике у царицы Фатьма зашла в беседку, что была возведена на скале, и, отворив окно и посмотрев на море, увидела, как к берегу пристала ладья, из нее в сопровождении двух чернокожих вышла девушка, красота которой затмевала солнце. Фатьма повелела рабам выкупить у стражей деву, а «если торг не состоится», умертвить их. Так оно и случилось. Фатьма укрыла «солнцеокую Нестан в потайных покоях, но девушка продолжала денно и нощно лить слезы и ничего о себе не рассказывала. Наконец Фатьма решилась открыться мужу, который с великой радостью принял незнакомку, но Нестан оставалась молчалива и «уста свои, как розы, над жемчужинами сжала». В один из дней Усен отправился на пир к царю, которому был и, желая воздать ему за его благосклонность, посулил в невестки «деву, сходную с чинаром». Фатьма же тотчас усадила Нестан на быстроногого коня и отослала прочь. Поселилась в сердце Фатьмы печаль об участи прекрасноликой незнакомки. раз, проходя мимо харчевни, Фатьма услышала рассказ раба великого царя, повелителя Каджети (страны злых духов — каджей), о том, что после кончины его хозяина править страной стала сестра царя Дулардухт, что она «величава, как скала» и на попечении у нее осталось два царевича. Раб этот оказался в отряде воинов, которые промышляли разбоем. В одну из ночей, скитаясь по степи, они увидели всадника, лицо которого «в тумане, точно молния, сверкало». Признав в нем деву, воины тотчас пленили её — «не прислушалась девица ни к мольбам, ни к уговорам <…> Только сумрачно молчала пред разбойничьим дозором, / И людей она, как аспид, обливала гневным взором». . В три дня воротились рабы с известием, что Нестан уже помолвлена с царевичем Каджети, что Дулардухт собирается ехать за море на похороны своей сестры и что колдунов и чародеев она берет с собой, «ибо путь её опасен, а враги готовы к бою». Но крепость каджей неприступна, она расположена на вершине отвесной скалы, и «десять тысяч лучших стражей охраняют укрепленье». Так открылось Автандилу местопребывание Нестан. В ту ночь Фатьма «на ложе счастье полное вкусила, / Хоть, по правде, неохотны были ласки Автандила», томимого по Тинатин. Наутро Автандил поведал Фатьме историю о том, «как одетый в шкуру тигра терпит горя изобилье», и попросил послать к одного из своих колдунов. Вскоре колдун воротился с наказом от Нестан не ходить Тариэлу в поход на Каджети, ибо она «умрет двойною смертью, коль умрет он в день сраженья». Призвав к себе рабов Фридона и щедро одарив их, Автандил велел им ехать к их повелителю и просить собрать войско и выступить на Каджети, сам же пересек море на попутной галере и поспешил с доброй вестью к Тариэлу. Не было предела счастью витязя и его верной Асмат. Втроем друзья «в край Фридона степью двинулись глухою» и вскоре благополучно прибыли ко двору правителя Мульгазанзара. Посовещавшись, Тариэл, Автандил и Фридон решили немедля, до возвращения Дулардухт, выступить в поход на крепость, что «цепью скал непроходимых от врагов ограждена». С отрядом в триста человек день и ночь спешили витязи, «не давая спать дружине». «Поле битвы побратимы поделили меж собою. / Каждый воин в их отряде уподобился герою». В одночасье были побеждены защитники грозной крепости. Тариэл же, сметая все на своем пути, кинулся к своей возлюбленной, и «разойтись была не в силах эта пара светлолица. / Розы губ, припав друг к другу, не могли разъединиться». Навьючив на три тысячи мулов и верблюдов богатую добычу, витязи вместе с прекрасной царевной отправились к Фатьме, чтобы отблагодарить её. Все добытое в каджетском бою преподнесли они в дар правителю Гуланшаро, который с великими почестями встретил гостей и также одарил их богатыми подарками. Затем герои отправились в царство Фридона, «и тогда великий праздник наступил в Мульгазанзаре. <…> Восемь дней, играя свадьбу, веселилась вся страна. <…> Били бубны и кимвалы, арфы пели дотемна». На пиру Тариэл вызвался ехать вместе с Автандилом в Аравию и быть его сватом: «Где словами, где мечами все устроим мы дела там. / Не женив тебя на деве, не хочу я быть женатым!» «Ни меч, ни красноречье не помогут в том краю, / Где послал мне Бог царицу солнцеликую мою!» — отвечал Автандил и напомнил Тариэлу о том, что пришла пора овладеть ему индийским престолом, и в день, «когда осуществятся эти <…> замышленья», он вернется в Аравию. Но Тариэл непреклонен в решении помочь Другу. К нему присоединяется и доблестный Фридон, и вот уже «львы, покинув края Фридона, шли в веселье небывалом» и в некий день достигли аравийской стороны. Тариэл послал к Ростевану гонца с посланием, и Ростеван с многочисленною свитою выехал навстречу славным витязям и прекрасной . Тариэл просит Ростевана быть милостивым к Автандилу, который некогда без его благословения уехал на поиски витязя в тигровой шкуре. Ростеван с радостью прощает своего военачальника, даруя ему в жены дочь, а вместе с нею и аравийский престол. «Указав на Автандила, царь сказал своей дружине: «Вот вам царь. По воле Божьей он царит в моей твердыне». Следует свадьба Автандила и Тинатин. Тем временем на горизонте появляется караван в черных траурных одеждах. Расспросив верховода, герои узнают о том, что царь индов Фарсадан, «милой дочери лишившись», не вынес горя и умер, а к Индостану подошли хатавы, «обступили ратью дикой», и предводительствует ими хая Рамаз, «что с царем Египта не вступает в пререканье». «Тариэл, услышав это, медлить более не стал, / И трехдневную дорогу он за сутки проскакал». Побратимы конечно же отправились вместе с ним и в одночасье одолели несметную хатавскую рать. , и «на высоком царском троне Тариэл воссел с женою». «Семь престолов Индостана, все отцовские владенья / получили там супруги, утолив свои стремленья. / Наконец они, страдальцы, позабыли про мученья: / Только тот оценит радость, кто познает огорченья». : Тариэл в Индостане, Автандил в Аравии и Фридон в Мульгазанзаре, и «милосердные дела их всюду сыпались, как снег». © Д. Р. Кондахсазова

---

31

Ф Искандер 31 вопр. Абхазия

Искандер Фазиль Абдулович (р. 1929), русский писатель. Родился 6 марта 1929 в Сухуми. Отец, иранец по происхождению, в 1938 был выслан из СССР, мальчик рос у родственников по материнской (абхазской) линии. Поступил в Московский Библиотечный институт, в 1951 перевелся в Литературный институт им. А. М. Горького (окончил в 1954).

Был литературным сотрудником газет «Брянский комсомолец» (1954–1955) и «Курская правда» (1955–1956). Начал печататься в 1952. С 1956 до начала 1990-х годов жил в Сухуми, работал в Абхазском государственном издательстве, регулярно публиковал стихи в журнале «Литературная Абхазия»; выпустил книги стихов Горные вершины (1957), Доброта земли (1959), Зеленый дождь (1960), Дети Черноморья (1961), Молодость моря (1964).

С конца 1950-х годов публикуется также в журналах «Юность», «Неделя» и «Новый мир» наряду с В. П. Аксеновым, О. Г. Чухонцевым и др., выступив с рассказами Петух, Рассказ о море, Должники, Мой дядя самых честных правил (сборники Тринадцатый подвиг Геракла, Запретный плод, оба 1966, и др.), в которых проявил себя мастером колоритных сатирических зарисовок и этнографического бытописания.

Мгновенную и громкую известность принесла Искандеру повесть Созвездие Козлотура (1966) — полный юмора и гротеска рассказ о типичном явлении советского времени, очередном «почине». Абхазскому селу предписано срочно заняться скрещиванием козла с туром для выведения некой необыкновенно продуктивной породы.

«Начинание хорошее, но не для нашего колхоза» — эта формула осторожного и твердого отказа от невежественного и разорительного «эксперимента» стала крылатой. Проявившийся в повести характерный для Искандера сплав яркого, с точным ощущением национального характера, литературного этнографизма, богатой смеховой палитры (от мягкого юмора до беспощадного сарказма), «камерного» лиризма и социально-политического обличения, двуплановости «эзопова» языка и сочности живой разговорной речи отличает и многочисленные произведения-воспоминания Искандера, написанные от лица (или посредством введения этого образа) Сандро, народного героя, старика и юноши одновременно.

Центральное из них — роман Сандро из Чегема (1973–1988, полное изд. 1989), состоящий из публикуемых с 1966 отдельных фрагментов (одноимен. рассказ, Дядя Сандро и пастух Кунта, Чегемские сплетни, Пастух Махаз и др.), в котором главный герой претендует на роль, родственную образам Тиля Уленшпигеля или Ходжи Насреддина — плута и мудреца, выразителя национального характера и народной «фронды», и где история страны и в ней — абхазского народа передается через призму его насмешливо-разоблачительного восприятия (особенно примечательна здесь глава Пиры Валтасара, где наряду с вымышленными героями действуют гротесково-пародийные образы Сталина, Калинина, Берии и др.).

Проблема катастрофического несовпадения патриархального мира национальной «окраины» и советской «метрополии» с ее политическим и экономическим диктатом высвечивается также в «детских», проникнутых, как и все творчество Искандера, автобиографически-мемуарными мотивами, повестях и рассказах о Чике (в т. ч. Защита Чика, 1983), в рассказах Начало, Лов форели в верховьях Кодора, вызвавшем у некоторых критиков даже обвинение в национализме, Летним днем, Письмо, Встреча в поезде, Бедный демагог (все 1969) и др., вплоть до ностальгически звучащих повести Сумрачной юности свет (1990), романа Человек и его окрестности (1992–1993), рассказа Софичка (1995).

Метафорической обнаженностью, в духе и стилистике мировой антиутопии 20 в. (Е. И. Замятин, О.Хаксли, Дж. Оруэлл), выделяется философско-политическая повесть-сказка Искандера Кролики и удавы (1982, США; 1987, М.), в которой государство, предводимое диктатором Великим Питоном и состоящее, с одной стороны, из пожирателей-змей, а с другой — из молчаливо, с благословения своего Короля, идущих к ним на пищу кроликов и бессловесных работяг-туземцев, заклеймено язвительной сатирой во всех своих слоях, согласившихся на столь противоестественный и каннибалистский «общественный договор». Своеобразную форму протеста (свобода самоубийства в ответ на смерть по принуждению) предлагает писатель в рассказе Широколобый.

Серьезностью конкретного психологического анализа в контексте нравственной атмосферы всего общества отмечены повесть Искандера Морской скорпион (1977), а также повесть Маленький гигант большого секса (1979, экранизирована). Криминализация и фактическая дегуманизация общества «победившего социализма» раскрывается писателем в социально-психологических и нравоописательных, отмеченных при этом сюжетной остротой детективного повествования рассказах Бармен Адгур и Чегемская Кармен (оба 1986; широкую известность приобрела экранизация последнего — фильм Воры в законе, 1989), а кризисное сознание и утрата иллюзий постсоветского социума — в повестях Пшада (1993),

«Сандро из Чегема» — цикл из 32 повестей, объединенных местом (село Чегем и его окрестности, как ближние, скажем, райцентр Кунгурск или столичный город Мухус (Сухуми), так и дальние — Москва, Россия и т. д.), временем (XX в. — от начала до конца семидесятых) и героями: жителями села Чегем, в центре которых род Хабуга и сам дядя Сандро, а также некоторыми историческими персонажами времен дяди Сандро (Сталин, Берия, Ворошилов, Нестор Лакоба и др.).

Сандро Чегемба, или, как обычно он зовется в романе, дядя Сандро, прожил почти восемьдесят лет. И был не только красив — на редкость благообразный старик с короткой серебряной шевелюрой, белыми усами и белой бородкой; высокий, стройный, одетый с некоторой как бы оперной торжественностью. Дядя Сандро был еще и знаменит как один из самых увлекательных и остроумных рассказчиков, мастер ведения стола, как великий тамада. Рассказать ему было о чем — жизнь дяди Сандро представляла цепь невероятных приключений, из которых он, как правило, выходил с честью. В полной мере Сандро начал проявлять свое мужество, ум, могучий темперамент и склонность к авантюрным приключениям еще в молодости, когда, став любовником княгини и раненный соперником, пользовался заботливой вначале, а потом и просто пылкой опекой княгини. В тот же период жизни (времена гражданской войны в Абхазии) пришлось ему как-то заночевать у армянина-табачника. И той же ночью нагрянули в дом вооруженные меньшевики с грабежом, который они, как люди идейные, называли экспроприацией. Обремененный семьей, труженик-табачник очень рассчитывал на помощь молодого удальца дяди Сандро. И Сандро не уронил себя: сочетая угрозы и дипломатию, свел набег почти что к гостеванию с выпивкой и закуской. Но вот чего он не смог, так это предотвратить грабеж: слишком уж силы были неравные. И когда меньшевики увели четырех из пяти быков табачника, Сандро очень жалел табачника, понимая, что с одним быком ему уже не поддержать своего хозяйства. Бессмысленно иметь одного быка, к тому ж Сандро как раз был должен одному человеку быка. И для того чтобы поддержать свою честь (а возврат долга — дело чести), а также сообразуясь с жесткой исторической реальностью, последнего быка Сандро увел с собой. Пообещав, правда, несчастному табачнику всемерную помощь во всем остальном и впоследствии сдержав свое слово («Сандро из Чегема»).

Дядя Сандро вообще всегда старался жить в ладу с духом и законами своего времени, хотя бы внешне. В отличие от своего отца, старого Хабуга, позволявшего себе открыто презирать новые власти и порядки. Когда-то совсем молодым человеком выбрал Хабуг в горах место, ставшее впоследствии селом Чегем, поставил дом, наплодил детей, развел хозяйство и был в старости самым уважаемым и авторитетным человеком в селе. Появление колхозов старый Хабуг воспринял как разрушение самих основ крестьянской жизни, — перестав быть хозяином на своей земле, крестьянин терял причастность к тайне плодородия земли, то есть к великому таинству творчества жизни. И тем не менее мудрый Хабуг вступил в колхоз — высшим своим долгом он считал сохранение рода. В любых условиях. Даже если власть захватили городские недоумки («Рассказ мула старого Хабуга», «История молельного дерева»). Или откровенные разбойники вроде Большеусова (Сталина). А именно в качестве грабителя предстал однажды перед дядей Сандро в его детстве молодой экспроприатор Сталин. Ограбив пароход, а затем уходя с награбленным от погони, убив всех свидетелей, а заодно и своих соратников, Сталин вдруг наткнулся на мальчика, пасшего скот. Оставлять в живых свидетеля, даже такого маленького, было опасно, но у Сталина не было времени. Торопился очень. «Скажешь обо мне — убью», — пригрозил он мальчику. Дядя Сандро помнил этот эпизод всю жизнь. Но оказалось, что и у Сталина была хорошая память. Когда Сандро, уже известный танцовщик в ансамбле Платона Панцулая, танцевал с ансамблем во время ночного пиршества вождей и оказался перед самым великим и любимым вождем, тот, вдруг помрачнев, спросил: «А где я мог тебя видеть, джигит?» И пауза, потом последовавшая, была, может быть, самым страшным моментом в жизни дяди Сандро. Но он нашелся: «Нас в кино снимали, товарищ Сталин» («Пиры Валтасара»). И во второй раз, когда вождь выехал на рыбалку, то есть сидел на бережку и смотрел, как специально обученный для этого дядя Сандро взрывчаткой глушил для него в ручье форель, он снова озаботился вопросом: «Где я мог тебя видеть?» — «Мы танцевали перед Вами». — «А раньше?» — «В кино». И снова Сталин успокоился. Даже подарил дяде Сандро теплые кремлевские кальсоны. И вообще, по мнению дяди Сандро, та рыбалка, возможно, сыграла решающую роль в судьбе его народа: почувствовав симпатию к этому абхазцу, Сталин решил отменить депортацию этой нации, хотя уже стояли наготове составы на станциях Эшеры и Келасури («Дядя Сандро и его любимец»).

Но не только со Сталиным пересекались пути дяди. Помогал дядя Сандро в охоте и Троцкому. Был в любимцах Нестора Лакобы, а еще до революции встречался однажды с принцем Ольденбургским. Принц, вдохновленный примером Петра Первого, решил создать в Гагре живую модель идеального монархического государства, заводя мастерские, культивируя особый стиль человеческих взаимоотношений, украшая здешние места парками, прудами, лебедями и прочим. Как раз пропавшего лебедя и доставил Сандро принцу, и по этому поводу была у них беседа, и принц подарил дяде Сандро цейсовский бинокль («Принц Ольденбургский»). Бинокль этот сыграл большую роль в жизни дяди Сандро. Помог разглядеть сущность новой власти и как бы заранее выработать необходимые в условиях грядущей жизни модели поведения. С помощью этого бинокля дядя разведал тайну строившегося в селе на реке Кодор деревянного броневика, грозного оружия меньшевиков в предстоящих боях с большевиками. И когда Сандро ночью добрался до большевиков, чтобы рассказать комиссару о тайне меньшевиков и дать совет, как противостоять грозному оружию, комиссар, вместо того чтобы с вниманием и благодарностью выслушать и учесть сказанное дядей Сандро, вдруг выхватил пистолет. И ведь из-за полной ерунды — плетка, которой дядя Сандро похлопывал себя по голенищу, не понравилась. Сандро вынужден был спасать свою жизнь бегством. Из чего он сделал верное заключение: что власть будет, во-первых, крутая (чуть что, сразу за пистолет), а во-вторых, дурная, то есть умными советами пренебрегающая («Битва на Кодоре»),

И еще дядя Сандро понял, что инициатива в новой жизни наказуема, и потому, став колхозником, на общественных работах особенно себя не измождал. Он предпочитал проявлять другие свои таланты — балагура, рассказчика, отчасти — авантюриста. Когда обнаружилось, что старый грецкий орех, молельное дерево в их селе, издает при ударе странный звук, отчасти напоминающий слово «кумхоз» и тем самым как бы намекающий на неизбежность вступления в колхозы, то в качестве хранителя и отчасти гида при этом историко-природном феномене оказался не кто иной, как Сандро. И именно это дерево сыграло и печальную и полезную роль в его судьбе: когда местные комсомольцы в антирелигиозном порыве сожгли дерево, из него выпал скелет неизвестного человека. Тут же возникло предположение, что это обгоревший труп недавно исчезнувшего с деньгами бухгалтера и что убил его Сандро. Сандро отвезли в город и посадили в тюрьму. В тюрьме он держался достойно, а бухгалтера вскоре нашли живым и невредимым. Но во время заключения дядя встретился с навешавшим райцентр Нестором Лакобой, тогдашним руководителем Абхазии. Во время застолья, сопровождавшего эту встречу, Сандро блеснул своими талантами танцора. И восхищенный Лакоба взялся устроить его в знаменитый ансамбль песни и пляски Платона Панцулая. Дядя Сандро переехал в Мухус («История молельного дерева»). Однажды он вызвал отца на совет, покупать ему, теснившемуся с дочкой и женой в коммунальной квартире, или не покупать предложенный властями прекрасный дом с садом. Дело в том, что это был дом репрессированных. Старый Хабуг был возмущен этической глухотой сына. «В старые времена, когда убивали кровника, тело привозили к родственникам, не тронув на его одежде и вещах ни пуговицы; а теперь убивают невинных, а вещи бессовестно делят между собой. Если пойдешь на это, в дом свой больше не пущу. Лучше тебе вообще уехать из города, раз уж такая здесь пошла жизнь. Притворись больным, и тебя отпустят из ансамбля», — сказал тогда старый Хабуг сыну («Рассказ мула старого Хабуга»).

Так дядя Сандро вернулся в село и продолжил свою деревенскую жизнь и, воспитание красавицы дочки Тали, любимицы семьи и всего Чегема. Единственное, что могло не понравиться родственникам и односельчанам, — это ухаживания полукровки Баграта из соседнего села. Не о таком женихе для Тали мечтал дед. И вот в день, который должен был стать триумфальным и для самой Тали, и для всего её семейства, — в день, когда она победила на соревнованиях сборщиц табака, как раз за несколько минут перед торжественной церемонией награждения её патефоном, девушка отлучилась на минутку (переодеться) и исчезла. И всем стало ясно — бежала с Багратом. Односельчане ринулись в погоню. Целую ночь длились поиски, и к утру, когда следы беглецов были обнаружены, старый охотник Тендел обследовал поляну, на которой останавливались влюбленные, и провозгласил: «Мы собирались пролить кровь похитителя нашей девочки, но не её мужа». — «Успел?» — спросили у него. «Еще как». И преследователи со спокойной совестью вернулись в село. Хабуг вычеркнул из сердца стою любимицу. Но через год к их двору подскакал всадник из села, где жили теперь Баграт и Тали, дважды выстрелил в воздух и выкрикнул: «Наша Тали двух мальчиков родила». И Хабуг начал думать, чем помочь любимой внучке… («Тали — чудо Чегема»),

Впрочем, надо признать, что в девочке сказалась кровь её родителей, ибо история женитьбы дяди Сандро была не менее причудлива. Друг дяди Сандро и князь Аслан попросил помочь ему в похищении невесты. Сандро, естественно, согласился. Но когда он познакомился с избранницей Аслана Катей и провел с ней некоторое время, он почувствовал себя влюбленным. И девушка — тоже. О том, чтобы во всем признаться Аслану, Сандро даже мысли не допускал. Законы дружбы святы. Но и девушку отпускать было нельзя. Тем более что она верила Сандро, сказавшему, что он что-нибудь придумает. И вот решающая минута приблизилась, а Сандро так ничего и не придумал. Помог случай и вдохновение. Нанятый для умыкания девушки Кати головорез Теймыр притащил к спрятавшимся похитителям не Катю, а её подругу. Перепутал девушек. Но тут же кинулся исправлять ошибку. Таким образом, перед похитителями стояли две молоденькие девушки. Тут Сандро и осенило, он отвел друга в сторону и спросил, не смущает ли его то, что в жилах Кати течет эндурская кровь. Князь пришел в ужас — женитьба на бедной еще сошла бы ему с рук, и ситуация с мнимым похищением второй девушки могла бы как-то разрядиться, но предстать перед родителями с невестой-эндуркой?! Такого позора они не переживут. «Что делать?» — в отчаянии спросил князь. «Я спасу тебя, — заявил дядя Сандро. — Я женюсь на Кате, а ты бери в жены вторую». Так и поступили. Правда, вскоре дядя Сандро узнал, что в его невесте действительно есть эндурская кровь, но было поздно. Дядя Сандро мужественно перенес этот удар. А это действительно было ударом. Абхазцы мирно жили с самыми разными нациями — с греками, турками, грузинами, армянами, евреями, русскими и даже с эстонцами, но вот эндурцев они боялись и не любили. И пересилить этого не могли. Эндурцы это такая очень-очень похожая на абхазцев нация — с одним языком, образом жизни, обычаями, но при этом — очень плохая нация. Эндурцы хотят взять власть над всеми настоящими абхазцами. Однажды сам повествователь, попытавшийся оспорить дядю Сандро, утверждавшего, что всю власть в Абхазии захватили эндурцы, решил пройтись по кабинетам одного очень высокого учреждения и посмотреть, кто в этих кабинетах сидит. И в тот момент все увиденные им в кабинетах люди показались его разгоряченному взгляду эндурцами. Очень заразная болезнь, оказывается («Умыкание, или Загадка эндурцев»).

…Еще в молодости осознав, что власть эта — всерьез и надолго, дядя Сандро интуитивно выбирал тот стиль жизни, который позволил бы ему прожить свою жизнь в свое удовольствие (жизнь — она важнее политических страстей) и при этом не изменять себе, заветам своих предков. И проделал это с блеском. В какие только ситуации, порой очень и очень двусмысленные, не ставила его жизнь, ни разу дядя Сандро не уронил своего достоинства. Ни когда по заданию Лакобы ночью с пистолетом и закрытым лицом проникал в комнату почтенного старца Логидзе, чтобы выведать у него для новых властей тайну изготовления знаменитых прохладительных напитков Логидзе; ни когда возил в Москву гору «неофициальных посылок-подарков» от ответственных лиц Абхазии более ответственным лицам в Москве. Ни когда добывал для своего непутевого племянника-писателя (как раз и описавшего жизнь дяди Сандро) нужный документ, который бы уберег племянника от козней Идеологических Надсмотрщиков и от КГБ. А сделать это было трудно: человек, имевший доступ к нужному документу, наотрез отказался предоставить его, и пришлось дяде Сандро помочь этому человеку в свалившемся вдруг на него горе — разыскивать бесследно исчезнувшего любимого пса. Разумеется, дядя Сандро нашел пса и получил нужные бумаги. «Где ты нашел собаку?» — спросил у дяди Сандро племянник, и тот ответил с великолепной небрежностью. «Где спрятал, там и нашел», — был ответ («Дядя Сандро и конец козлотура»). Не только делом, но и мудрым советом помогал он племяннику: «Можешь писать все, что угодно, но против линии не иди; линию не трогай, они этого очень не любят».

Тайно (и не слишком тайно) презирая умственные способности новой власти — в этом, кстати, он мог и находил единомышленников даже среди представителей правящих в Абхазии слоев, — дядя Сандро всегда пользовался уважением и расположением этих самых властей. Вообще дядя Сандро умел ладить со всеми — от мудрых чегемских старожилов до откровенных авантюристов и полумафиози. Было нечто в характере дяди Сандро, что роднило его с самыми разными персонажами: и с неукротимым забиякой и острословом, старым чегемцем Колчеруким, и с беспечным гулякой-горожанином, табачником Колей Зархиди, и с абхазским жизнелюбцем-казановой Маратом, и с представляющим в романе высшие эшелоны нынешней власти, сибаритом и лукавым умницей Абесаломоном Нартовичем. И даже с полумафиозным барменом Адгуром, порождением уже нашей позднейшей действительности, который сумел сохранить горские представления о товариществе, гостеприимстве и законах чести. И еще с несколькими десятками персонажей, соседствующих с дядей Сандро на страницах эпопеи Фазиля Искандера. Иными словами, на страницах этой книги — Абхазия и абхазский характер XX века.

---

32

Григор Нарекаци

Григо́р Нарекаци́ («Наре́кский») (арм. Գրիգոր Նարեկացի; около 951(0951) — 1003[1]) — армянский поэт, философ, монах, мистик и богослов, представитель раннеармянского Возрождения.

Родился в семье князя Хосрова Андзеваци, богослова, мыслителя, автора многих религиозных произведений. После смерти жены Хосров отдал сыновей Саака, Ованнеса и малолетнего Григора на воспитание в Нарекский монастырь. Позднее Хосров был рукоположен в сан епископа. Настоятелем монастыря был Анания Нарекаци, брат деда Григора с материнской стороны.[1] Почти всю жизнь Григор провёл в Нарекском монастыре с богатой библиотекой, где имел возможность читать труды античных философов в оригинале и труды Отцов Церкви. Григор много молился по ночам, поэтому его называли «неусыпным». Он получил сан архимандрита («вардапет», в переводе с древнеармянского — «учитель»). Преподавал в школе при монастыре. Автор одного из лучших[2] толкований Песни Песней (977 год) и многочисленных поэтических произведений (в числе которых «Панегирик св. апостолам»).

Поэзия Нарекаци глубоко «библеична», пронизана образами, темами и реалиями священной истории. При этом её отличает личный характер. В «Книге скорбных песнопений» (1002 год), как и в «Великом конане» Андрея Критского, события и лица обоих Заветов служат отправной точкой для раздумий о жизни, о несовершенстве и греховности человека. Это доверительная беседа, которую ведёт с Богом душа, исполненная покаяния и жажды чистоты. Помимо библейских сюжетов и основ, истоки творчества Григора охватывают философию неоплатонизма, а также труды Григория Нисского, Оригена, Ипполита, Епифания Кипрского, Василия Великого, Григория Назианзина, Иоанна Златоуста[3]

«Книга скорбных песнопений»



Григор Нарекаци и заказчик Симеон. Миниатюра мастера Церуна, Васпуракан, 1391 год

Лирико-мистическая поэма «Книга скорбных песнопений», переведённая на многие языки мира, сыграла значительную роль в развитии армянского литературного языка. Впервые напечатана в 1673 году в Марселе, до этого распространялась в рукописных списках. Самый ранний из сохранившихся списков датируется XII веком.[4]

Первая известная попытка перевести «Книгу скорбных песнопений» на русский язык относится к началу XIX века — в 1810 году Иосиф Иоаннесов, переводчик «Истории Армении» Мовсеса Хоренаци (1809 год), перевёл также отрывок из «Книги скорбных песнопений» (третью, завершающую часть 12-й главы), и издал её в Санкт-Петербурге под названием «Молитва против нощных ужасов».

В 1969 году в издательстве «Айастан», по инициативе профессора Левона Мкртчяна, были опубликованы избранные главы «Книги скорбных песнопений» в переводе на русский язык Наума Гребнева (главы 1, 23, 30, 55, 80).[5] Затем благодаря огромным усилиям профессора Левона Мкртчяна удалось запланировать и издать «Книгу скорби» с научными комментариями в 1977 году. В книгу вошло 42 главы из 95. В этой книге Л.Мкртчян — автор предисловия, примечаний и соавтор подстрочного перевода в Приложении.

В 1985 году композитор Альфред Шнитке написал «Концерт для смешанного хора в четырех частях» на стихи Г. Нарекаци в переводе Наума Гребнева.

В 1988 году в издательстве «Наука» вышел первый полный научный перевод на русский язык «Книги скорбных песнопений». Переводчики — сотрудники Матенадарана М. О. Дарбинян-Меликян и Л. А. Ханларян. Издание было снабжено подробными комментариями и научным аппаратом.

В 1998 году профессор, академик Мкртчян издал «Книгу скорбных песнопений» в переводе Н. Гребнева, включив в неё 42 главы по изданию 1977 года и ещё четыре главы, 34, 37, 57 и 69, которые в этом новом издании впервые увидели свет, уже после смерти переводчика.

В электронном виде, с искажениями, книга стала доступна 2002 году в библиотеке «Вехи».[6]

---

33

Ашуг (азерб. Aşıq, арм. Աշուղ, груз. აშუღი, перс. عاشیق‌ها — народный певец-поэт у некоторых народов Закавказья и Персии[1]. Поэзия ашугов всегда была любима простым народом, и, благодаря этому, их песни, дастаны и сказания передавались из уст в уста и дошли до наших дней.

САЯТ-НОВА народный поэт (ашуг) Закавказья. Писал и распевал свои песни на армянском, грузинском и тюркском языках. Р. в Тифлисе, в семье бедного переселенца из Турецкой Армении. Состоял придворным поэтом и певцом грузинского царя Ираклия II. В преклонном возрасте принял духовный сан. Всю свою жизнь С.-Н. провел в Грузии. Стихи С.-Н. дошли до нас на армянском яз. в количестве 60, на грузинском — 34, на тюркском — 115 (последние пока не опубликованы и хранятся в Азиатском музее в Ленинграде). С.-Н. был открыт любителем армянской лит-ры и собирателем народных песен П. Ахвердовым, издавшим первый сборник его стихотворений в Москве в 1852. Позднее вышли в свет «Избранные стихотворения» в Баку в 1914, «Полное собрание стихотворений», на армянском языке — в 1932 в г. Эривани.

Основной мотив поэзии С.-Н. — любовь, воспетая им в ярких красках. Неудовлетворенное чувство отвергнутой любви у поэта-ашуга проникнуто глубоким пессимизмом.

В образах, эпитетах и сравнениях, к к-рым прибегал поэт в своей интимной лирике, сказывались традиции влияния феодально-придворной среды:

«Я сяду, ты мне бросишь тень, в пустыне — стан ты для меня.
Узнав мой грех, меня убей: Султан и хан ты для меня.
Как шаха, я тебя молю; молчишь, не отвечая, ты» («Я на чужбине соловей...»).
Период интимной лирики продолжался однако недолго. Разочарование в любви, изгнание из дворца в результате придворных интриг, уход в монастырь породили в нем пессимистические настроения, принявшие религиозную окраску. Эти настроения нашли свое выражение в ряде нравоучительных песен, проникнутых реакционной христианской моралью.

Художественные достоинства поэта проявлялись гл. обр. в его песнях любви. В противовес замкнутой угасавшей поэзии средних веков песни любви С.-Н. получили распространение среди демократических слоев и пользовались большой популярностью. По мастерству С.-Н. является непревзойденным талантливейшим представителем поэзии ашугов XVIII в.

Разве голоден был и едой подкрепиться пришел я?
Слышать голос твой жаждал, беседой упиться пришел я.
Мне денницы дождаться б! Затем, что не спится, пришел я,
Сам не помню, зачем, бестолковый тупица, пришел я?

Ты венец государя. Бесценно твое покрывало,
А моя голова украшений таких не знавала.
Ты – оконница из хрусталя и резного сандала
Ради ночи бессонной к тебе, златолицей, пришел я!

Ты – узорный клинок, драгоценный товар хорасанский,
Ты – цветистый атлас, ты – парча, каламкар индостанский.
Я – купец из далеких земель, ты – базар мой марандский
Денег нет у меня на парчу, ради ситца пришел я!

Верь мне в долг, свет очей! – голова моя будет залогом,
А лихвою – хвала, славословье, – клянусь моим слогом!
Я тебе предаюсь, я стою перед этим порогом,
Не спастись – так погибнуть сегодня, царица, пришел я!

Целый мир не воздал бы тебе по достоинству дани.
Равных нет в Индостане, таких не найти в Прангистане.
"Бедный Саят-Нова, – говорят, – вне себя от страданий!"
Я Алеппо прошел, и в Ассирию мнится, пришел я!



* * *

Заветных тайн своих врагу не доверяй,
Когда-нибудь за грош продаст их негодяй.
Не будь завистником, чужого не желай
Отплатят этим же в недобрый час тебе.

Верь другу честному, люби его, как брат,
Не слушай клеветы, пусть за спиной шипят,
Не тронь змею ногой – ужалит, пустит яд
И пламенную кровь отравит в раз тебе.


Ты безумное сердце мне внемли:
Скромность возлюби, совесть возлюби!
Мир на что тебе? Бога возлюби,
Душу возлюби, деву возлюби!

Божий глас внемли и твори добро,
В житиях святых слово серебро!
Святых цели три: возлюби перо,
Возлюби письмо, книги возлюби.

Сердце, пусть тебя скорби не гнетут!
Знай, что хлеб и соль люди чести чтут!
Но не будь смешным, возлюби свой труд,
Мудрость возлюби, правду возлюби!

Так Саят-Нова, мудрость жить велит.
Что нам эта жизнь? Страшный суд грозит!
Душу сбереги: возлюби и скит,
Келью возлюби, камни возлюби!



* * *

Я в жизни вздоха не издам, доколе джан ты для меня!
Наполненный живой водой, злотой пинджан ты для меня!
Я сяду, ты мне бросишь тень, в пустыне – стан ты для меня!
Узнав мой грех, меня убей: султан и хан ты для меня

Ты вся – чинарный кипарис: твое лицо – пранги атлас;
Язык твой – сахар, мед уста, а зубы – жемчуг и алмаз!
Твой взор – эмалевый сосуд, где жемчуг изумруд, топаз.
Ты бриллиант! Бесценный лал индийских стран ты для меня!

Как мне печаль перенести? Иль сердце стало как утес?
Ах, я рассудок потерял! В кровь обратились токи слез!
Ты новый сад, и в этом саду, за тыном из роскошных роз,
Позволь мне над тобой порхать: краса полян ты для меня!

Любовью опьянен, не сплю, но сердце спит, тобой полно:
Всем миром пусть пресыщен мир, но алчет лишь для тебя оно!
С чем милая сравню тебя? Все, все исчерпано давно.
Конь – Раш из огненных зыбей, степная лань ты для меня!

Поговори со мной хоть миг, будь милая Саят-Новы!
Ты блеском озаряешь мир, ты солнцу – щит средь синевы!
Ты лилия долин, и ты цветок багряный средь травы:
Гвоздика, роза, сусамбар и майоран ты для меня!


По честному трудись, достоинство блюди,
На путь извилистый с прямого не сойди,
Сынок, коль зло увидишь впереди
Иди своим путем – Зло не указ, иди!



* * *

Твой волос смоченный рехан, или шелка нить, или струна.
Обводит золото черты, а бровь пером обведена.
В устах – и жемчуг, и рубин. Твоя завидна белизна.
Пусть я умру, будь ты жива. Мне страсть на гибель суждена.
О прекрати свою игру, меня насмерть убьет она!

Не полюбившего сильней, пусть упадут напасти все.
Уже два года протекли, как я тоскую о красе.
_________________________________________________
Пусть я умру, будь ты жива. Мне страсть на гибель суждена.
О прекрати свою игру, меня насмерть убьет она!

Саят-Нова сказал: Залум! Кровь вытекает со слезой,
Адама нечестивый сын, вовек проклятье над тобой!
Где твой обет на тридцать лет? Обет ты нарушаешь свой.
Пусть я умру, будь ты жива! Мне страсть на гибель суждена.
О прекрати свою игру, меня насмерть убьет она!




Из википедии:

Происхождение

Исследователи указывают разные даты рождения поэта — 1712, 1717, 1722 гг.[6]. Наиболее вероятной считается дата, предложенная Георгом Ахвердяном, первым биографом Саят-Новы, — 1712 год.

Саят-Нова родился в Тифлисе[7][1], в бедной ремесленнической семье[5][1], при крещении получил имя Арутюн Саядян (на тифлисском диалекте армянского языка — Арутин). Его отец, Махтеси Карапет Саадян в молодые годы жил в Алеппо, а мать — Сара, родом из Санаина (на севере Армении, известного своим средневековым монастырем), жила в армянском квартале Тифлиса — Авлабаре[6]. Семья поэта жила в Авлабаре, тогдашней армянской окраине города. Отец был глубоко верующим человеком: приставка Махтеси к его имени означала, что он совершил паломничество в Иерусалим[6]. Единого мнения о месте рождения поэта нет, но считается, что Саят-Нова родился и вырос в Тифлисе. Про это он сам пишет в своем стихотворении:

«Где ж родился Саят? Сказал тот — Хамадан,
Этот — Инд. Нет, отец мой из дальних был стран:
Жил в Алеппо; а мать — авлабарка; мне дан
Свет в Тбилиси — свою в нем нашел я судьбу»[7].

(перевод К. Липскерова).

Со временем стали известны свидетельства грузинского царевича, члена Российской академии наук, Теймураза Багратиони (1782—1846): Саят-Нова «был родом из Санаина — села удельного имения царевича Георгия, из армян, проживавших в Грузии». Со слов Теймураза, будущий поэт был крепостным отца Теймураза, Георгия (позднее — грузинского царя Георгия XII). Поэтому существует версия (М. Асратян) про Санаин, как место рождения поэта. В пользу этой версии говорит и то, что мать поэта, крепостная царевича Георгия, была родом из Санаина.

В одном из своих тюркоязычных песен Саят-Нова пишет:

Саят-Нова в вере тверд, он армянин ...[8]

[править] Детство и юность

С детства мальчик проявлял необычайные способности и тягу к музыке и стихосложению. В детстве он начал писать свои первые стихи, учился играть на восточных музыкальных инструментах (особенно на кеманче[3]), сочинял песни на собственные стихи. В авторском примечании к армянской песне «Красавица, певца Шахатаи ты унижать не станешь…» он пишет:

«Я, сын махтеси Арутин, сызмальства до 30-ти лет занят был всякими песнями, а споспешествованием святого Карапета научился играть на каманче, чонгури и амбуре».

Саят-Нова имел также незаурядные способности к науке. Неизвестно, имел ли Саят-Нова начальное образование. Орфографические и грамматические ошибки, которые исследователи находили в рукописных сборниках песен, переписанных Саят-Новой, говорят о том, что, скорее всего, он не получил систематического школьного образования (Г.Асатур, П.Севак). По другой версии (Налбандян В. С.), считается, что начальное образование он получил в школе при армянском монастыре в Санаине. Саят-Нова владел закавказскими языками — армянским, грузинским, азербайджанским, их диалектами, а также фарси, включая ее белуджскую версию, считавшейся литературной вершиной персидского языка.

Однако его одарённость не сулила заработков, семья его жила бедно, и Арутюна ещё в детстве отдали учиться ремеслу ткача. По мнению Георга Ахвердяна, и в этом проявилась гениальность Саят-Нова. Он изобрёл портативный ткацкий станок, благодаря которому получил возможность заниматься ремеслом дома. В то время ткачи работали на улице — громоздкие станки занимали много места. В дальнейшем, на протяжении всей своей жизни в миру, он кормил семью именно ткачеством.

[править] Ашуг

Георг Ахвердян считал, что, как и многие ремесленники-ашуги, Арутин стал интересоваться песнями уже в годы обучения ткацкому ремеслу[6].

Саят-Нова оставил ткацкое ремесло и стал ашугом, несмотря на то, что заработок у представителей этой профессии был очень нестабильным. Всё больше времени он посвящал народному просвещению, как певец-поэт. В стихотворной форме на трёх языках он воспевал начала жизненной мудрости, морали, осуждал распущенность и спесивость «сильных мира сего», осуждал социальную несправедливость[9], однако главная тема его поэзии — любовь[5][2]. Интересно то, что его песни на разных языках ни смыслом, ни формой никогда не повторяли, а лишь дополняли друг друга. Саят-Нове характерен самобытность музыкального языка, синтез армянского мелоса с ритмическими элементами музыкальных традиции других народов Востока[3].

«Я — Саят-Нова!» — так он назвал сам себя. Значение этого имени стало поводом для споров, исследователями было предложено множество вариантов: «Знаменитый охотник», «Новый учитель», «Царь песнопений», «Владыка музыки», «Похититель сердец песней», «Ловец мелодий»[10]. Все они были отвергнуты, и наиболее верным и приемлемым стала считаться этимология «Внук Саяда» или «Саядян». Однако народ и сейчас называет Саят-Нову «Царь песнопений».

Саят-Нова, по единодушным свидетельствам современников, был несравненным музыкантом и певцом с чарующим голосом. По мнению поэта Паруйра Севака, который получил сразу докторскую степень за кандидатскую диссертацию «Саят-Нова», его талантов хватило бы на шестерых — композитора, музыканта, певца и трёх поэтов.

В дошедшем до нас Давтаре (рукописном сборнике стихов) поэта самая ранняя его песня «Дитя океана! Мой перл ! Для тебя...» датирована 1742 годом[10]. К ней сделана приписка: «Эту гафию сочинил Арутин, кто ее выучит, тому будет отпущение грехов. Аминь. 1 июня 430 г. по хроникону»[10].

Уровень мастерства ашуга выявлялся на соревнованиях. Соревновательным инструментом ашуга была эрудиция, загадки и языковые каверзы. Победой считалось нанести удар своему конкуренту каверзным вопросом в людном месте. Саят-Нова был мастером словесной эквилибристики. Существует легенда[источник не указан 51 день], будто один чужеземный ашуг спросил поэта, знает ли он такого известного ашуга — Саят-Нову, с которым он приехал соревноваться. Саят-Нова ответил ему на турецком: «Не знаю, не видел, не знаком», но он не понял ответа, тогда Саят-Нова добавил: «Я указал тебе его место». Те слова с другим ударением означали совсем иное: «Знай, это я; посмотри, это я; узнай, это я». Соперник снова не понял, на что Саят-Нова сказал: «Ты не понял моих слов, а еще хочешь соревноваться с Саят-Новой?!». В конце концов, чужеземец догадался, что перед ним Саят-Нова, и, пристыженный, убрался восвояси.

Мастер-ашуг, каким, безусловно, был Саят-Нова, использовал при записи своих произведений все известные ему азбуки. В вопросах терминов он позволял себе вольности, которые были понятны современникам Саят-Новы, но стали загадкой для потомков, так как были выдуманы самим мастером.

[править] Придворный певец

Был придворным поэтом и певцом царя Ираклия II[5]. В те времена Саят-Нова был крепостным у царевича Георгия и входил в его свиту. Существует версии знакомства поэта и царя. По одной из них[источник не указан 51 день], Саят-Нову выкрали лезгины во время набега на Тифлис, а Ираклий II смог его выкупить в Турции, на традиционном работорговом рынке, или же по пути туда. Тогда Саят-Нова либо был уже известным ашугом, либо Ираклий II стал первым, кто оценил его талант надлежащим образом и ввёл в свой двор. По другой версии[источник не указан 51 день], Саят-Нова мог участвовать в восточном походе Надир-шаха в свите Ираклия II, так как в стихах поэт говорит про Афганистан и Белуджистан как очевидец (И.Степанян). Существует также предание согласно которому грузинский царь призвал музыкантов в меджлис на состязание. Был приглашен и Саят-Нова[11].

Царь пригласил Саят-Нову к себе придворным поэтом и сазандаром. Именно с него началась традиция грузинского ашугства, так как до этого времени при дворе было принято петь на фарси — наиболее распространенном языке персидской ашугской школы.

Поначалу царь Ираклий был очень доброжелателен и благосклонен с Саят-Новой. Сам ашуг рассказывал, что перед ним не только были открыты все двери, его не только приглашали ради острословия, он также принимал участие в мирских делах. В каких точно — доподлинно не известно, хотя есть сведения, что Ираклий II отправлял его в Турцию с дипломатической миссией (И.Степанян). По свидетельствам известного литературоведа 2-ой половины XIX и 1-ой четверти XX столетия Мтацминдели (литературный псевдоним Захария Чичинадзе), царь оставил без внимания жалобу князей на едкий стих Саят-Новы про крепостничество и их просьбу запретить ему писать.

Но несмотря на ум и талант поэта, на благосклонное отношение царя, его жизнь не была беззаботной. Завистливые и напыщенные придворные, бездарные поэты, часто из знатных родов, высмеивали происхождение простолюдина, старались принизить, оговорить его, лишь бы только избавиться от талантливого, но дерзкого крепостного. Слово было его ремеслом, и спровоцировать его на соответствующую реакцию едкой сатирой было очень легко. В конце концов из-за столкновения со знатью Саят-Нова был изгнан из царского двора[1].

Также, изгнание поэта связывают с любовью к сестре Ираклия II Анни Батонишвили (Г.Асатур, П.Севак, Г.Бахчинян). Будто бы об этом свидетельствует обилие любовной лирики, которая, как считается, воспевает любовь поэта именно к этой женщине (сам поэт указывает на нее в поэзии). Но свидетельств современников нет, потому как никто из них не знал об этом романе. Эта версия кажется некоторым учёным сомнительной[12], похожей на месть простолюдина аристократу. Но Саят-Нова, будучи человеком высоконравственным, едва ли мог отблагодарить своему покровителю недостойным и пренебрежительным для Востока поведением (И.Степанян). По другой версии(А.Асланян), этой женщиной была дочь Ираклия II. Существует версия, что ею была некая армянка-католичка Талита[12]. Но в любом случае, кем бы ни была эта таинственная женщина, большинство исследователей склоняются к тому, что трагическая любовь наложила отпечаток на его судьбу.

Версия об изгнании ашуга только из-за любви к женщине не всём учёным кажется правдивой, ведь через 2-3 года Ираклий ІІ снова вернул его ко двору. Скорее всего, эта история стала известна царю через годы и, возможно, стала главной причиной окончательного отдаления Саят-Новы от двора и последующих преследований. После изгнания душевные мучения поэта усиливаются, он драматически переживает разлуку с любимой.

[править] Годы в монастыре и смерть





Вход собора Св. Геворга в Тбилиси, где похоронен Саят-Нова

В отношениях между придворными и Саят-Новой, беспощадно критиковавшем их, ничего не изменилось и после возвращения ашуга к двору. Но в этот раз Ираклий II, попавшись на крючок интриг, не дал поэту даже оправдаться и окончательно изгнал его. Враги Саят-Новы добились большего — они убедили Ираклия силой постричь поэта в монахи. Его выслали в армянскую церковь Анзали, в Персидской провинции Гилян, где он принял духовное имя Степанос. Спустя некоторое время ему позволили вернуться в Грузию. Саят-Нова продолжил службу приходским священником в поселке Кахи. Но на этом его несчастья не закончились. В 1768 году умерла жена Мармар[13], подарившая ему двух сыновей, Огана и Меликсета, и дочерей — Сару и Мариам[13]. Ему был пожалован сан вардапета (ученого монаха), после чего в том же году[1] он был выслан в Ахпатский монастырь в Лори, на территории cеверной Армении. Согласно другой версии, поэт сам отказался от светской жизни и постригся в монахи после траурных дней[13].

Несмотря на строгие правила монашеской жизни Саят-Нова продолжил свою творческую деятельность. Не прекратил он и контактов с внешним миром и своими слушателями, продолжая соревноваться в ашугском мастерстве.

В сентябре 1795 года, узнав о наступлении персидского шаха Ага Мохаммед Шаха Каджара на Грузию и его приближение к Тифлису, Саят-Нова спешно отправился из монастыря в столицу, где находились его дети, и отправил их на Северный Кавказ, в Моздок, а сам остался в Тифлисе. Персидские войска ворвались в город, грабя и убивая жителей. Вместе со многими другими христианами Саят-Нова искал приют в церкви святого Геворга под Мец Бердо. Персидские солдаты застали его там во время молитвы, они потребовали выйти из церкви и отречься от своей веры. Но Саят-Нова отказался и погиб[1] под ударами персидских ятаганов. Согласно другой версии поэт был убит не в Тифлисе[1] а в монастыре Ахпата[13].

---

36

Исаакян

Исаакян

Аветик Саакович [19(31).10.1875, Казарапат, близ Александрополя (ныне Ленинакан), — 17.10.1957, Ереван], армянский советский поэт. Академик АН Армянской ССР (1943). В 1889—92 учился в Эчмиадзинской духовной семинарии «Геворкян». Печататься начал в 1892. За деятельность,

направленную против царизма, был арестован в 1896 и выслан в Одессу. В 1897 издал первый сборник стихов «Песни и раны». Лиризм, эмоциональность, напевность стихов И. сразу сделали его имя популярным. Лучшие творения И. полны скорбных и мучительных раздумий о судьбах человечества, о несправедливости жизненного устройства, проникнуты любовью к родине, к народу («Эй, джан-отчизна...», «Зиме конец, весны черёд...», «Ты не поймёшь» и др.). Накануне и в период Революции 1905—1907 в России в его произведениях с особой силой зазвучали мотивы борьбы против национального и социального гнёта (стихотворения «Колокол свободы», «И злобы святой, и мщения ад» и др.). В 1908 был вторично арестован. Многие дореволюционные стихи И. выражают чувства духовного одиночества, безысходной тоски, отчаяния, гнева против жестокого мира, его несправедливостей. В 1909—11 И. создал философскую поэму «Абул Ала Маари», в которой выразил трагедию одинокой сильной личности, бичевал «кровожадную власть», право, суд, мораль. Печатание поэмы было запрещено царской цензурой. Преследуемый охранкой, И. в 1911 эмигрировал за границу. В эмиграции написал восточные легенды и поэмы в прозе («Лилит», «Ли-Таи-По» и др.), лирические стихи, передающие тоску поэта по родине. За границей (позднее в Армении) И. работал над романом «Уста Каро», который остался незаконченным. В годы 1-й мировой войны 1914—18 написана историческая баллада «Наши предки» (Женева, 1917) о бессмертии народа. Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 ознаменовала новый период в творчестве И. В поэме «Сасма Мгер» (Женева, 1919) создан образ Мгера-богатыря, заступника обездоленных. В 1926 И. приехал в Советскую Армению. Здесь он опубликовал новый сборник стихов и рассказы «Трубка терпения» (1928) и др. С 1930 по 1936 за границей И. выступал как друг Советского Союза. В 1936 поэт навсегда вернулся из Парижа на родину. В Советской Армении он вёл большую культурно-общественную работу; создал циклы новых стихов («Наши историки и наши гусаны», 1939, «Моей родине», 1940, «Армянская архитектура», 1942, и др.), переработал поэму «Сасма Мгер» (1937).

В годы Великой Отечественной войны 1941—1945 И. создал патриотические стихи («Бранный клич», 1941, «Сердце моё на вершинах гор», 1941, «Вечной памяти С. Г. Закияна», 1942, «День великой победы», 1945, и др.), за которые ему присуждена Государственная премия СССР в 1946. Был членом Советского комитета защиты мира. В 1946—57 председатель СП Армении. Проникнутое гуманизмом, огромным уважением к человеческому достоинству творчество И. глубоко связано с историей и культурой армянского народа, с лучшими традициями русской и мировой литературы. А. Блок ещё в 1916 писал: «... поэт Исаакян — первоклассный; может быть, такого свежего и непосредственного таланта теперь во всей Европе нет» (Собр. соч., т. 8, 1963, с. 455—56). Многие стихи И. положены на музыку и стали народными песнями, переведены на ряд иностранных языков. Депутат Верховного Совета Армянской ССР 2—4-го созывов. Награжден 2 орденами Ленина и медалями.
Биография

Родился 31 октября 1875 в селе Казарапат (ныне Исаакян), близ Александрополя (ныне Гюмри).

В 1885 - поступил в приходское училище, продолжил образование в Александропольской школе.

В 1889-1892 - учился в Эчмиадзинской духовной семинарии «Геворкян», Лейпцигском университете (1893-1995).

1893-1895 - сотрудничал в журналах «Тараз» и «Араке».

В 1895 - вернулся на родину, и в 1896 - «за деятельность, направленную против царизма», участие в партии Дашнакцутюн был арестован, год провел в заключении, сослан в Одессу.

После ссылки отправился в Швейцарию, где в Цюрихском университете посещал лекции по истории литературы и философии.

В апреле 1901 из Вены едет в Венецию, на остров Св. Лазаря, в резиденцию ученого духовного братства мхитаристов, с целью работы в богатейших книгохранилищах по арменоведению. Здесь встречается с западноармянским ученым Гевондом Алишаном.

В декабре 1908 - вторично арестован по обвинению в антиправительственной деятельности, спустя 6 месяцев освобожден под крупный залог.

В июне 1911 - эмигрировал. В течение многих лет жил во Франции, Германии, путешествовал по Греции и Италии.

Осенью 1936 - вернулся из Парижа в Армению, вёл большую культурно-общественную работу.

В 1944-1957 - председатель Союза писателей Армении.

Умер 17 октября 1957 в Ереване.

Биография

Аветик Саакович Исаакян — известный армянский поэт и прозаик — родился 19(31) октября 1875 года в Казарапате, близ Александрополя (ныне Гюмри).

В 1889-92 учился в Эчмиадзинской духовной семинарии “Геворкян”. Печататься начал в 1892.

За деятельность, направленную против царизма, и участие в партии Дашнакцутюн был арестован в 1896г и выслан в Одессу.

В 1897 издал первый сборник стихов “Песни и раны”. Лиризм, эмоциональность, напевность его стихов сразу сделали его имя популярным. Лучшие творения полны скорбных и мучительных раздумий о судьбах человечества, о несправедливости жизненного устройства, проникнуты любовью к родине, к народу (“Эй, джан-отчизна...”, “Зиме конец, весны черёд...”, “Ты не поймёшь” и др.).

Накануне и в период восстания 1905-1907гг в России в его произведениях зазвучали мотивы борьбы против национального и социального гнета (стихотворения “Колокол свободы”, “И злобы святой, и мщения ад” и др.). В 1908 был вторично арестован.

В 1909-11 Исаакян создал философскую поэму “Абу-Лала Маари”, в которой выразил трагедию одинокой сильной личности, бичевал “кровожадную власть”, право, суд, мораль. Публикация поэмы была запрещена царской цензурой.

Преследуемый охранкой, в 1911 эмигрировал за границу. В эмиграции написал восточные легенды и поэмы в прозе (“Лилит”, “Ли-Таи-По” и др.), лирические стихи, передающие тоску поэта по родине. За границей (позднее в Армении) работал над романом “Уста Каро”, который остался незаконченным.

В годы 1-й мировой войны 1914-18 написана историческая баллада “Наши предки” (Женева, 1917) о бессмертии народа. В поэме “Сасма Мгер” (Женева, 1919) создан образ Мгера-богатыря, заступника обездоленных.

В 1926 приехал в Советскую Армению. Здесь он опубликовал новый сборник стихов и рассказы “Трубка терпения” (1928) и др. С 1930 по 1936 за границей выступал как друг Советского Союза. В 1936 поэт навсегда вернулся из Парижа на родину. В Советской Армении он вёл большую культурно-общественную работу; создал циклы новых стихов (“Наши историки и наши гусаны”, 1939, “Моей родине”, 1940, “Армянская архитектура”, 1942, и др.), переработал поэму “Сасна Мгер” (1937).

В годы Великой Отечественной войны 1941-1945 создал патриотические стихи (“Бранный клич”, 1941, “Сердце моё на вершинах гор”, 1941, “Вечной памяти С. Г. Закияна”, 1942, “День великой победы”, 1945, и др.), за которые ему присуждена Государственная премия СССР в 1946.

Был членом Советского комитета защиты мира. В 1946-57 председатель Союза Писателей Армении.

Проникнутое гуманизмом, огромным уважением к человеческому достоинству творчество глубоко связано с историей и культурой армянского народа, с лучшими традициями русской и мировой литературы. А. Блок ещё в 1916 писал: “... поэт Исаакян — первоклассный; может быть, такого свежего и непосредственного таланта теперь во всей Европе нет” (Собр. соч., т. 8, 1963, с. 455-56).

На стихи Исаакяна созданы песни, его произведения переведены на ряд иностранных языков.

Исаакян был депутатом Верховного Совета Армянской ССР II-IV созывов. Награжден 2 орденами Ленина и медалями. Академик АН Армянской ССР (1943).

Скончался Аветик Исаакян 17 октября 1957 года в Ереване.

* * *
Был бы на Аразе у меня баштан* -
Посадил бы иву, розы я, да мак,
Под тенистой ивой сплел бы я шалаш,
В шалаше бы вечно пламенел очаг!

Чтобы сидела рядом милая Шушан,**
Чтобы нам друг друга у огня ласкать!
Кабы на Аразе завести баштан,
Для Шушик лилейной отдыха не знать!
____________________
*Араз - Аракс, река. Баштан - сад (Прим Блока)
**Шушан, Шушик - женское имя Сусанна. (Прим Блока )
_________________

Перевод: Александр Блок

* * *
Быстролетный и черный орел
С неба пал, мою грудь расклевал,
Сердце клювом схватил и возвел
На вершины торжественных скал.

Взмыл сурово над кручами гор,
Бросил сердце в лазоревый блеск,
И вокруг меня слышен с тех пор
Орлих крыл несмолкаемый плеск.

Перевод: Александр Блок

* * *
Во долине, в долине Сално* боевой,
Ранен в грудь, умирает гайдук.
Рана - розы раскрытой цветок огневой,
Ствол ружья выпадает из рук.
______________________
*Сално - горная местность в турецкой Армении. (Прим Блока )
_____________________

Запевает кузнечик в кровавых полях,
И, в объятьях предсмертного сна,
Видит павший гайдук, видит в сонных мечтах,
Что свободна родная страна...

Снится нива - колосья под ветром звенят,
Снится - звякая, блещет коса,
Мирно девушки сено гребут - и звучат,
Всё о нем их звенят голоса...

Над долиной Салнб туча хмуро встает,
И слезами увлажился дол.
И сраженному черные очи клюет
Опустившийся в поле орел...

Перевод: Александр Блок

* * *
Уж солнце за вершиной гор,
И даль лугов мутна.
Умолк уснувший птичий хор,
А я - не знаю сна.

Сквозь крышу месяц заглянул,
Весы приподнялись,
Прохладный ветер потянул
К звездам, в ночную высь.

О, нежный ветер, звездный свет,
Где яр* мой в эту ночь?
О. звезды, вас прекрасней нет,
Где бродит яр всю ночь?
____________________
*Яр - милый (Прим Блока )
___________________

Рассвет настал и в дверь вошел,
Туман, и дождь идет.
Ал-конь пришел, один пришел,
Ах, яр домой нейдет!

Перевод: Александр Блок

* * *

Караван мой бренчит и плетется
Средь чужих и безлюдных песков.
Погоди, караван! Мне сдается,
Что из родины слышу я зов...

Нет, тиха и безмолвна пустыня,
Солнцем выжжена дикая степь.
Далеко моя родина ныне,
И в объятьях чужих - моя джан.

Поцелуям и ласкам не верю,
Слез она не запомнит моих.
Кто зовет? Караван, шевелися -
Нет в подлунной обетов святых!

Уводи, караван, за собою,
В неродную, безлюдную мглу.
Где устану - склонюсь головою
На шипы, на утес, на скалу...

Перевод: Александр Блок

* * *

Я увидел во сне: колыхаясь, виясь,
Проходил караван, сладко пели звонки.
По уступам горы громоздясь и змеясь,
Проползал караван, сладко пели звонки.

Посреди каравана - бесценная джан,
Радость блещет в очах, подвенечный наряд...
Я - за нею, палимый тоской... Караван
Раздавил мое сердце, поверг меня в прах.

И с раздавленным сердцем, в дорожной пыли,
Я лежал одинокий, отчаянья полн...
Караван уходил, и в далекой дали
Уходящие сладостно пели звонки.

Перевод: Александр Блок

* * *
Да, я знаю всегда - есть чужая страна,
Есть душа в той далекой стране,
И грустна, и, как я, одинока она,
И сгорает, и рвется ко мне.

Даже кажется мне, что к далекой руке
Я прильнул поцелуем святым,
Что рукой провожу в неисходной тоске
По ее волосам золотым...

Перевод: Александр Блок

* * *
Словно молньи луч, словно гром из туч,
Омрачен душой, я на бой пошел.
Словно стая туч над зубцами круч,
Милый друг сестра, брат твой в бой пошел.

А утихнет бой - не ищи меня
В удалой толпе боевых друзей,
Ты ищи, сестра, ворона коня,
Он копытом бьет в тишине полей.

Не ищи, душа, не ищи дружка
На хмельном пиру, средь товарищей,
Взвоет горный ветр, кинет горсть песка
В твоего дружка, на пожарище.

И чужая мать, неродная мать
Будет слезы лить над могилою,
Не моя сестра - горевать, рыдать,
Рассыпать цветы над могилою...

Перевод: Александр Блок

* * *
Ночью в саду у меня
Плачет плакучая ива,
И безутешна она,
Ивушка, грустная ива.

Раннее утро блеснет -
Нежная девушка-зорька
Ивушке, плачущей горько,
Слезы - кудрями отрет.

Перевод: Александр Блок

* * *
В разливе утренних лучей
Трепещет жаворонок страстный,
Не знает мрака и скорбей,
Поет любовь и свет прекрасный.

Душа, окутанная тьмой,
Глядит с тоской на мир несчастный,
А над склоненной головой
Ликует жаворонок страстный!

Перевод: Александр Блок

* * *
Схороните, когда я умру,
На уступе горы Алагяза,
Чтобы ветер с вершин Манташа
Налетал, надо мною дыша.

Чтобы возле могилы моей
Колыхались пшеничные нивы,
Чтобы плакали нежно над ней
Распустившие волосы ивы.

Ноябрь - декабрь 1915
Перевод: Александр Блок

* * *
С утратой того, что любимо,
Я в жизни не мог примириться,
Что властвует необходимость,
Я в жизни не мог примириться.
И мысль моя тщетно пыталась
Смирить непослушное сердце,
С действительностью преходящей
Я в жизни не мог примириться.

Аветик Исаакян, 1921
Перевод: Анна Ахматова